В общем, сложно всё.

— Они всегда держались наособицу. Вообще слышал мнение, что они не способны надолго покидать свои земли, но вряд ли это правда, потому что иначе как бы они учились? А что приезжали учиться, это факт… — Орлов-таки расковырял дыру настолько, что из неё выглянул палец. — Хотя в столице всё равно никто не пытался задержаться. Хотя могли бы. Старая кровь… отец сказал, что у старой крови всегда есть свои секреты. Вот…

— Но осталось её немного.

— Не осталось, — поправил Орлов.

— Странно… она говорила, что нити оборвались, но…

Я прикусил язык. Но поздно. По лицу вижу, что эта оговорка не осталась незамеченной.

— Ты…

— На той стороне кого только не встретишь, — я поглядел в глаза Орлову, и рыжие искры почти залили радужку. А пламя наполнило тело, готовое вырваться. И улеглось. Он неплохо контролировал свою силу. И эмоции. Когда нужно — Так вот… она сказала, что не так давно оборвались три нити. Истончились. А ты говоришь…

Хотя формально рода могли и пресечься. Точнее в дедовых записях большей частью и значились пресекшимися. Теперь вон, Громовы тоже числятся мёртвыми, но мы вполне себе живы. Пока.

— Извини, — я покачал головой. — Больше сказать не могу. И то, что услышал… постарайся не болтать.

— Постараюсь. Кстати, а ты знал, что нынешние Шуваловы на самом деле стали таковыми, когда Иван Пелевский взял в жёны Софью Шувалову и принял её имя и вотчины?

— Погоди…

Пелевский — фамилия знакомая. Хотя… нет, просто созвучная.

— Пелевский был, как это ныне принято говорить, бастардом Ивана Шепепелевского. Тогда, правда, говорили «загулок», потому что отец его не признал и в род не взял, но фамилию дал схожую.[14] И участие в судьбе принимал немалое. Он и имение выделил. И брак с Шуваловой устроил. В то время род Шуваловых пребывал в упадке. Земли были велики, но в то же время весьма… сложны в управлении. Прорывы случались, твари плодились, болезни то и дело вспыхивали.

Шепелевские тоже значились в списке.

Как исчезнувшие.

— И… это…

— Это не тайна, — улыбка у Орлова широкая и искренняя. — Просто давно было. Лет двести тому. Многие позабыли вот…

Но кое-кто, вроде Орлова, помнит.

— Софья Шувалова была последней в роду, а потому и дозволение высочайшее на брак получили легко, и на перемену имени.

Только черного кобеля не отмоешь добела. Сколько имя не меняй.

— И стали Шуваловы некромантами?

— Именно, — согласился Орлов. — С тех пор дела рода как-то и пошли, я бы сказал.

И снова жмурится по-кошачьи.

— А с Шепелевскими что?

— А Шепелевских род сперва измельчал, а после и совсем повывелся.

— Ты много знаешь.

— Не особо. Просто… интересно стало. Я ж до Димки с некромантами не общался. Вот и полюбопытствовал, откуда и что взялось. Про вас тоже почитаю…

Прозвучало почти угрозой. Но ответить я не успел, потому как где-то там, в коридоре, бахнула дверь. А потом раздался звук шагов, заставший Орлова встрепенуться.

— Ну всё… — сказал он, спрыгивая. — Батя всё-таки приехал…

Потом поглядел на меня.

Вздохнул.

— Орать станет, не пугайся. Так-то он добрый. Просто нервы ни к чёрту.

Странно, с чего бы это.

Глава 9

И поныне во многих домах свято соблюдается обычай той особой рассадки гостей, которая первым делом учитывает чин и положение человека. А слуги не просто разносят блюда, но строго следят, дабы подавались оные по чинам, чтобы титулярный советник не получил блюдо прежде асессора, а поручик — прежде капитана.

Петербургский листок.

— Феликс Харитонович! — голос директора был нервозен. — Феликс Харитонович, прошу вас… держите себя в руках. В конце концов, это просто очередная детская выходка…

— В конце концов, — ответил ему густой тягучий бас, передразнивая. — Я устал от бесконечной череды этих детских выходок. И если всё так, как вы говорите, а оно так, поскольку вам я верю, то он совершенно потерял чувство реальности…

— По-моему, он всерьёз разозлился, — я накинул гимнастёрку и принялся застёгивать пуговицы.

— Ну да… — Орлов поглядел на дверь. Потом на стол, словно прикидывая, сумеет ли под него спрятаться. И на ботинки, сиротливо под ним лежащие. — Как-то обычно он куда спокойнее реагирует. Чтоб…

— Выпорет?

— Если бы. Читать заставит.

— И что?

— Жития святых. Если бы ты знал, какая это нудятина…

— Феликс Харитонович, но… чего вы хотите от мальчика? Это же ваш сын, — а вот теперь нервозность из директорского голоса ушла. — И мне кажется, что он не делает ничего такого, чего бы не делали вы.

С той стороны двери закашлялись.

И кажется, директор знал, как разговаривать с родителями.

— Напомнить вам тот случай, когда вы мне… — и перешёл на шёпот.

— Блин, не слышно, — огорчился Орлов, разом оказавшийся у двери.

— Это… ну… как бы… извините. Дураком был. Кстати, тогда отец меня выдрал так, что я неделю сидеть не мог!

— И как? Помогло?

— Нет, — вздохнул Феликс Харитонович. — Ладно. Обещаю. Пороть не стану.

— Жития… точно, жития святых, — Орлов сунул ноги в ботинки, одёрнул гимнастёрку и волосы пригладил. — Лучше бы порка.

— Чем лучше?

— Так… чутка потерпишь, а потом свободен. Можно лежать у себя, стонать и жаловаться на жизнь. А тебя все жалеют. То маменька пришлёт чего-нибудь вкусного, то нянюшка, то сестры… у меня, к слову, четыре сестры!

— Сочувствую. У меня одна, но и её хватает.

— Да не, мои хорошие, пусть и мелкие. А с «Житиями» одни мучения и никакого сочувствия.

Дверь всё-таки открылась.

— Надо же, — сказал массивный рыжеволосый мужчина, окинувши комнатушку взглядом. — А он тут у вас не один.

— Действительно, — директор выглядел несколько смущённым. — Савелий? А вы тут как оказались?

— Георгий Константинович отправил, — решил нажаловаться я, нет, вряд ли оно поможет, но вдруг. — За дерзость.

— Понятно, — выражение лица директора было таким, что стало очевидно — ему и вправду