– Я не собираюсь играть в игры, Лунара. – Я поднял листок. – Что это значит? Тут говорится именно о том, о ком я думаю?

Ее веки дрогнули, и она кивнула.

– Поначалу я не хотела в это верить. Твердила себе, что такого не может быть.

– Продолжай.

Теперь я вспомнил, что ей бывает трудно объясниться, когда мысли бегут впереди языка. Как в тот раз, когда, еще совсем юной, она нашла новый рецепт кашанской халвы с манго.

– Чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась, что записка предназначалась мне. Нам.

– Нам?

– Там написана правда, Кева. Наш сын жив. И Михей знает, где он.

Баркам сказал мне, что Михей Железный мертв. Император Иосиас вывесил его голову над входом в самый большой собор Гипериона.

– О чем ты говоришь? – Я не понимал, что и думать. Принять ее слова всерьез или решить, что она помешалась. – Я точно знаю, что Михей мертв.

– Да. Но наш сын жив.

– Ты же говорила, что он умер. Ты сказала, что…

– Я знаю, что сказала. Но вдруг я ошиблась? Вдруг дэвы правы?

– Так тебе это дал джинн? – Я смял листок. – Это уловка. Ловушка.

– Я тоже об этом подумала. – Она схватила меня за руку, вливая в ладонь холодок. – Есть только один способ узнать, правда это или нет. Но я не стану ничего делать без твоего согласия.

– Есть способ узнать, жив наш сын или нет?

Лунара кивнула:

– Спросить у Михея.

– Спросить у мертвеца?

– Мы вернем его к жизни, как вернули меня.

Я засмеялся, хотя никогда не слышал ничего печальнее.

– Разве не очевидно? Ради своих коварных целей дэвы хотят, чтобы ты оживила этого ужасного человека, и используют нашего сына, чтобы дергать тебя за ниточки. Это ложь.

– А если нет? А вдруг, когда я отдала мальчика Дворцу костей, тот что-то сделал с ним и отрыгнул обратно в наш мир?

Мне хотелось впиться ногтями в ее горло за то, что нарисовала этот ужасный образ. Как она посмела отнять у меня сына и принести его в жертву злу? А теперь, мучаясь от заслуженного чувства вины, собралась вернуть Михея и исполнить замысел какого-то дэва?

Почему я вообще когда-то любил ее? Потому что никто больше не был со мной нежен? Или потому что она ослепила меня и я не видел никого другого?

– Михей Железный мертв. Наш сын мертв. Забудь об этом, Лунара.

Как только эти слова сошли с моего языка, что-то зашептало в темном, бурлящем море души. Я не сумел убить Михея в Лабиринте, хотя стрелял в него из аркебузы Джауза. Я даже выпустил в него проклятую Слезу Архангела. После той судьбоносной схватки прошло уже пятнадцать месяцев, но как будто это было вчера, а может, тысячу лет назад. Куда он делся после этого? Чем занимался?

И каким образом мерзавец наконец-то издох?

0. Михей

Пятнадцать месяцев назад,

далеко за Юнанским морем…

Вход в подземелье озаряло солнце. Я слишком давно не видел его света, и оно ослепило меня своей красотой. Почувствовав, как его тепло прогоняет боль, я словно оказался в раю. Надеюсь, я больше не буду относиться как к должному к таким простым радостям.

– Здесь я тебя оставлю. – Элли остановилась у входа в пещеру. – Ты точно не хочешь, чтобы я восстановила руку?

Я тронул железный обрубок.

– После всего случившегося я, пожалуй, предпочту отказаться. – Рука оставалась холодной, каким и должно быть железо. – Что насчет нашего ребенка? Ты говорила…

– Я доношу его до срока, а потом отыщу тебя.

– Тогда… через восемь лун?

– Скорее через восемьдесят.

– Порядочный срок… – сказал я. – И все-таки где мы?

Улыбка Элли была теплее солнечного света.

– Пройдешь еще несколько минут и узнаешь.

Мне так хотелось, чтобы Беррин был здесь и тоже насладился солнечным светом. Но он принес себя в жертву, чтобы я мог продолжить путь. Еще один друг, погибший из-за меня. Я надеялся стать достойным их жертв и заслужить право жить дальше.

Достоин я или нет, но вот я здесь, пережив то, во что сам с трудом мог поверить. Своими глазами я видел Слезу Архангела, держал ее, и она расплавила мою черную руку. Выжгла ее.

Элли вышла на солнце. Поморщилась:

– Не знаю, что хорошего вы, люди, находите в этом свете. Вы называете нас злом, потому что мы живем в темноте, но темнота нам приятнее. – Она вздохнула, совсем как старуха. – Увидимся через восемьдесят лун… а может, и раньше.

И Элли ушла вглубь пещеры.

Разреженный воздух и резкий ветер были обычны для нагорья. Снег даже летом укрывал пики, а грязь затвердевала от холода. Спустившись чуть ниже, я посмотрел на каменные лачуги, прижавшиеся к склону утеса, и прошептал себе под нос:

– Это место я знаю. – Мне всегда нравились эти красные крыши на фоне древесных крон. Во мне всколыхнулось тепло узнавания. – Это ее монастырь.

Шестнадцать лет назад я приехал сюда, чтобы вернуть приходу отцовский долг. И в тот приезд согрешил с послушницей в монастыре. Наш грех породил величайший свет в моей жизни – Элли.

Я двинулся к каменной часовне на окраине монастыря. Тропа извивалась среди могил. Я читал вслух надписи на надгробиях, надеясь не прочесть ее имени. Но прямо перед тем, как вышел на лужайку возле часовни, увидел его: «Мириам». Мать Элли. Она умерла вскоре после рождения дочери.

Я встал на колени у могилы и зарыдал. Коснувшись коленями холодной земли, я содрогнулся. Попытался рассказать Мириам о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была до того, как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своим злом.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик, не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятье, отличный выстрел!

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь