Я поднял руку, останавливая инженера:

— Иван Григорьевич, — вернулся я к артиллеристу. — А если бы был выбор, получить партию снарядов как обычно или же в два раза меньше, но одинакового размера и веса, что бы вы выбрали?

— Конечно, одинаковые.

— Но почему? — на этот раз не выдержал Генрих Антонович.

— Все дело в точности. Сейчас даже пять процентов попаданий на предельной дистанции орудий считается хорошим показателем. С сортировкой мы смогли поднять его до пятнадцати процентов. Если же ядра будут одинаковыми, думаю, можно довести цифру до тридцати, а то и более процентов.

Я невольно вспомнил таблицу точности на английском флоте на границе 19 и 20 веков, которую однажды видел… Сто кораблей, восемьсот пушек, шесть тысяч выстрелов — и в 1890 году удалось попасть только тридцать один раз из ста. Чуть больше десяти лет, и к 1906-му получилось довести эту цифру до семидесяти процентов за счет качества выделки нарезных пушек и введения конических снарядов. Увы, сейчас без полноценных производственных цепочек — от добычи угля и стали, до их обработки — о подобном приросте не могло идти и речи.

— Дмитрий Александрович, теперь просьба к вам, — я повернулся к кузнецу. — Расскажите, как вы дорабатываете ракеты. Как делали раньше и как делаете теперь.

— Раньше собирали все сразу, ракету за ракетой. Сейчас по вашему приказу разбили производство на этапы. Я готовлю только крылья, мои помощники-ветераны — им тяжело много ходить — зачищают и выравнивают их все до единой формы. Они же разбирают ракеты и готовят их к ковке. Потом один день в неделю я трачу на то, чтобы прибить к ракетам все, что мы сделали. Получается в два раза больше, чем выходило раньше. А ракетчики Алферова только хвалят, говорят, что теперь прямо чувствуют, куда ракета полетит.

— Чувствуют они… — вздохнул я. — Мажут они еще, конечно, но точность при этом возросла. Раньше при накрытии целой роты треть ракет летела мимо. А теперь семь из десяти положат во вражескую батарею на трехстах саженях. Понимаете теперь?

Я резко посмотрел на обоих инженеров. Генрих с Михаилом переглянулись, а потом более молодой Леер заговорил:

— Вы хотели показать нам, что одинаковое оружие проще освоить. Люди знают, чего от него ожидать… Но ядра и ракеты — это же одноразовые вещи. Выпустили — забыл. А котел, что мы делаем, это надолго. Один человек может с ним работать годы, десятки лет. Так зачем все это?

— Годы? — кажется, я понял, в чем сложность, почему мы так по-разному смотрим на проблему. — Как вы думаете, сколько котлов потребуется в ближайшие месяцы только моему сводному отряду?

— Десять? — осторожно предположил Достоевский, и по его виду стало понятно, что он назвал цифру с огромным запасом вперед.

— Сотни! — сказал я, и все собравшиеся вздрогнули. — И я говорю так мало только потому, что знаю — пока нам не сделать больше. Нужны станки, нужны новые металлы. Когда они появятся, мы будем выпускать тысячи паровых двигателей в месяц, и каждому из них найдется применение.

— Но зачем столько?

— Дмитрий Александрович, — я посмотрел на кузнеца. — Хотите молот, который весит тонну и поднимается паровой машиной? Или огромный вал, под которым мы будем пропускать сталь, чтобы получить тонкий лист? Или сверло из сверхпрочного металла, которым можно будет сверлить сталь почти как дерево?.. Человек не сможет двигать такие тяжелые предметы или прикладывать столько силы, а паровая машина сможет!

— Если вы сумеете сделать листовую сталь, то ее можно будет пускать на котлы… — осторожно предположил Достоевский.

— Конечно.

— А сверло… — голос Руднева дрогнул. — Правильно ли я понимаю, что вы сможете сверлить и стволы для пушек?

— Будет сложно, но и к этому будем идти, — кивнул я и продолжил. — И вот уже десятки станков каждого вида запитаны от десятков паровых машин только в мастерских. А что на поле боя? Лично я бы засунул по одному двигателю в каждую «Ласточку», чтобы та могла парить сколько угодно, а не пару секунд, пока горят ускорители. Я бы поставил десятки таких машин на «Севастополь», чтобы тот мог летать хоть по ветру, хоть против. Кстати, Иван Григорьевич, — я поймал взгляд потерявшегося от нарисованной картины Руднева. — Помните, я обещал вам двигатель на бронированную платформу? А хотите сразу несколько, чтобы их мощности хватило катить ее даже не по рельсам, а по обычной земле? Чтобы вы смогли ворваться прямо в центр вражеской позиции, разрядить свои пушки по батареям, давить корпусом тех, кто не успел убежать…

— Это ужасная картина, — Руднев выдохнул. — Одно из тех видений будущего, что вы нам всем предвещали? Знаете, а я ведь теперь вам верю. Верю, ужасаюсь и очень хочу попробовать!

— Попробуете! — я дал слово, а потом вернулся к инженерам. — Вот это все, о чем мы говорили, сможет появиться, только если вы начнете делать котлы по-новому. Чтобы процесс был разбит на сотни простейших операций, каждую из которых смогут осуществить даже простые рабочие. Чтобы при этом они все делали настолько точно, что мы, разобрав десять котлов и перемешав их детали, смогли бы собрать их заново. И они бы работали!

В этом мире Кольт повторит такой вот трюк со своими револьверами только в следующем году. Неудивительно, что сейчас все рты открыли от моего предложения.

— Чуть не забыл, — я продолжил. — Есть еще один важный аспект — ремонт. Вот вы сказали про год и десятки лет работы, но машины столько не протянут. Они будут выходить из строя во время работы, на войне их будут уничтожать чужие пули и ядра. А теперь представьте две ситуации. В одной мы должны вытащить целую паровую машину, привезти новую, а потом на коленке состыковать их. Именно состыковать, потому что они разные! И это займет, как минимум, несколько дней, в течение которых завод не работает, а платформа не ездит. И вторая ситуация. Мы вытащили одну-единственную поврежденную деталь, сразу заменили на точно такую же… Именно точно такую же и именно сразу — потому что мы можем позволить себе возить запас самых ходовых деталей! В зависимости от ситуации такой ремонт смогут сделать и на месте, и машина