Девушка перешагивала через искорёженные, изуродованные смертью звериные туши. Один матёрый лежал, утыканный стрелами, а под ним человек. Видно лишь руку.

С трудом Лесана отвалила тушу. Дружинник. Мёртв. Горло разорвано так, что белеют позвонки. Обережница двинулась дальше.

Рассвет наступал медленно и неохотно. Поднимался туман. Зыбкие сизые волны тянулись от болота, наползали на груды мёртвой плоти.

Он лежал в зарослях ракиты. Лесана узнала бы этого волка и в кромешной темноте. По чёрной полоске шерсти, тянущейся вдоль хребта к хвосту, по светлым подпалинам на брюхе и лапах, по вытянутой морде и острому носу. Кусты, где он лежал, были разворочены и смяты. Сразу видно: два сильных зверя швыряли тут друг друга яростно и зло, с одним желанием – убить. Противник, крупный переярок со стрелой в шее, валялся рядом.

Впрочем, это было не важно.

– Лют!

Лесана замерла, почему-то боясь подойти ближе. Подобраться к нему через погнутые и переломанные кусты было непросто. Кое-как обережница пролезла через сплетённые ветви, опустилась рядом. Положила ладонь на широкий лоб. От этого прикосновения по звериному телу прошла слабая дрожь. Ресницы дрогнули. Зелёные глаза с трудом открылись.

У него был разорван бок: шкура содрана и обвисла безобразным кровяным клоком, оголив влажно блестящие рёбра. Под лопаткой торчало древко сломанной стрелы. Поймал-таки. Да и как в такой суматохе отличить своего волка от чужого? А и отличили бы – жалеть не стали. Зверь есть зверь.

– Лют!

Он дышал тяжело и прерывисто. Розовый язык вывалился из раскрытой пасти, свесился до земли.

Волколак, невзирая на боль, силился перекинуться в человека. Лапы слабо скребли по подмятым ветвям ракиты. Впусте.

– Тише, тише, я помогу. – Лесана осторожно коснулась звериной морды. – Тише.

От её ладони потекло бледно-голубое сияние. Оборотень трудно вздохнул. По жёсткой шерсти пронеслись мелкие, слабо вспыхивающие зелёные искорки.

Лют открыл глаза. Голубые глаза, в которых уже плыл туман отрешённости.

– Лют!

– Ты… цела? – едва слышно спросил оборотень.

Он был на отходе.

Лесана кивнула, чувствуя, как слёзы застилают глаза, текут по щекам и падают, падают, падают с подбородка. Почему ей сызнова жалко ходящего?

– Да, – хрипло ответила она, убирая с его бледного лба волосы. – Я цела.

Он улыбнулся, превозмогая боль.

– А я… нет…

Лют всегда улыбался. Может, и засмеялся бы, но сил, видать, вовсе не осталось.

Оборотень поднял тяжёлую окровавленную руку, осторожно коснулся щеки обережницы, пачкая белую кожу, и прошептал:

– Дался тебе… этот… старградский вой… Я ведь был… намного лучше…

– Был, – сипло ответила Лесана, с трудом сдерживая рыдания.

Она торопливо водила пальцами по его разорванному боку, отпуская искры дара. У неё толком не осталось сил, но хоть что-то. Плоть срасталась неохотно, жи́ла еле-еле прикипала к жи́ле.

Глаза у него закатывались. Но Лют усилием воли принуждал себя жить.

– Я привёл… Серого… Как обещал… – едва слышно произнёс он. – Не солгал…

А потом его ладонь упала. Голова, лежавшая на сгибе Лесаниной руки, отяжелела, безжизненно свесилась. Голубые глаза закрылись.

Девушка прижала эту безжизненную тяжёлую голову к груди и зачем-то начала укачивать. С пальцев катилось слабое сияние дара, переливалось, вспыхивало, рассыпа́лось текучими огоньками по окровавленной коже.

Глядя в бледное, застывшее лицо ходящего, Лесана вдруг подумала, что ничего он не умер. Не мог он вот так запросто умереть! Просто спит. Устал. А потом его сызнова позовёт луна, и он проснётся. Он ведь не может не отозваться на зов луны? Это её, Лесану, он не услышит, потому что посмертие у них разное. Волки уходят не туда, куда уходят люди.

– Спи, – шептала она. – Спи.

Кто-то кричал от боли. Где-то скулил и взвизгивал зверь. Неподалёку громко перекликались и разговаривали люди. Они его уже не разбудят.

– Спи.

Лесана перебирала длинные волосы, гладила холодный лоб. И баюкала, баюкала Люта. Жестокая схватка, боль, страх – всё отступило, отодвинулось далеко-далеко, мстилось ненастоящим, случившимся не въяве.

– Спи, – шептала она.

И он спал. И голубые искры просачивались сквозь кожу. И таяли, словно снег.

Она укачивала его, прижавшись губами к макушке. А слёзы бежали и бежали… горько-солёные. Соль – постоянный спутник потерь. Когда мужчины льют кровь, женщины льют слёзы. И то и другое одинаково солоно. Так уж заведено.

Но по ком она нынче плачет? Кто он для неё? Ходящий, который то заставлял задыхаться от досады, то злил до кипучей ненависти, то вынуждал вспыхивать от обиды.

Непослушный, своенравный зверь. Больше он не встанет рядом и не прижмётся лобастой головой к её бедру, не запрокинет голову, чтобы с тоской поглядеть в ночное небо и завыть, не будет кататься в снегу, а потом встряхиваться, ставя дыбом ость. В его зелёных глазах больше не отразится луна. Он умер.

Так по ком она плачет?

Туман плыл и плыл.

Серого, наверное, уже сбросили в болотину. А может, хватились Лесаны, забыв, как оттаскивали её от Клесха, и думают теперь, что сгибла в бою. Ну и пусть. Не такая уж это неправда, ежели подумать. Что-то в ней умирало, угасало, засыпало вместе с Лютом.

Когда её пылающей руки коснулась холодная окровавленная ладонь, обережница оцепенела. Сердце рухнуло в пустоту. Нет! Только не это! Он не мог переродиться в упыря так быстро! Хранители! Только не убивать его тут, посреди поляны!

Ледяные пальцы стиснули её горячие и дрожащие.

– А говорила… надоел… – послышался едва различимый шёпот.

Девушка потрясённо смотрела в мутные от боли голубые глаза.

– Ты… Ты притворялся?! – Лесана тот же миг ощутила острое желание убить стервеца, но слишком хорошо помнила, как это больно, когда он мёртв. – Ты…

Она попыталась оттолкнуть Люта, но он с неожиданной силой дёрнул её к себе за затылок. А потом перекатился, подминая собственным телом.

Девушка чувствовала, как сочащаяся из его ран горячая кровь пропитывает её одёжу.

– Есть же глупые девки, – тихо сказал он, уткнувшись носом ей в шею. – Не притворялся я… От боли сомлел.

Оборотень говорил будто без прежнего усилия. Ну да, верно. Он ведь постоянно смеялся и твердил, что на волках всё заживает быстрее, чем на собаках. Адар Лесаны ему помог. Но ежели бы она пришла позже? Ежели бы не успела?

– Как же ты пахнешь, – прошептал Лют, вдыхая запах её кожи.

Запах пота, крови, железа, мокрой волчьей шерсти. Запах, которым она напиталась за время боя. Запах медленно покидавшего её страха.

Лесана обняла волколака и прижалась к нему всем телом.

Дура. Какая же