А столь нелюбимую Клёной Лелу поставили месить хлебы.

– Противная девка, – сказала как-то шёпотом Матрела заглянувшему на поварню Койре. – Ох и заносчивая. Но тесто её любит. Караваи выходят один другого краше. Главное, к ней под руку не лезть, когда опару ставит, не то, так и знай, кислятина чёрствая из печи выйдет…

Старик качал головой, глядя на тонкую и прямую, словно камышинка, девушку.

Клёна с Лелой не разговаривала. Да и никто не разговаривал. Трудов у той нынче было втрое больше привычного. Но хлеб взаправду выходил на загляденье: высокий, с румяной хрустящей корочкой и ноздрястым духовитым мякишем. Запах плыл на всю Цитадель!

К ловкой стряпухе иной раз подступали парни из обережников, кто постарше да посмелее. Только она и с ними бесед не вела. Отодвинет плечом в сторону и дальше идёт. Ребята быстро отстали, к вящей радости других красавиц.

Заходила на поварню и Лесана, помочь чем умела. Сидеть без дела было тошно, ратиться с парнями – того тошнее. А чем ещё заняться? Не девок же по тёмным углам тискать!

Нынче пекли пироги. Матрела расстаралась, захотела побаловать на дорожку воев, коим со дня на день предстояло покинуть Цитадель.

Лесана понесла лакомство Фебру. Думала, и Клёна пойдёт, но та, покраснев, отнекалась. Ох, дела сердечные… Лесане и тепло было, и смешно, и сладко за подругой, томящейся от надежды, наблюдать.

Фебра она заприметила, спускаясь с высокого крыльца поварни. Лекари наконец-то разрешили ратоборцу ходить, да и костыль ему сколотили вполне сносный. Рядом с обережником неторопливо прохаживалась стройная девушка с длиннющей светлой косой.

Когда обережница подошла поближе, незнакомка принюхалась и обрадовалась:

– Ой, пироги! Ты ведь пироги несёшь, красавица, да?

Лисьи глаза были полны лукавства. А лицо показалось смутно знакомым. С чего бы?

– Правда, что ли? – Фебр тоже обрадовался.

Видать, с исцелением в нём пробуждалось вполне объяснимое желание есть почаще.

Лесана улыбнулась и сняла с блюда полотенце. Пироги засияли на солнце румяными маслянистыми боками. Загляденье!

Светловолосая девушка, не дожидаясь приглашения, сразу же сцапала пирожок и взялась жевать.

– Вкусно… Вы вкусно едите.

«Вы вкусно едите…»

– Как тебя зовут? – со смутным предчувствием спросила Лесана незнакомку.

– Мара, – легко ответила та.

«Так вот ты какая…» – подумала обережница, но в следующий миг её окликнули, прервав размышления.

– Лесанка! Лесанка!

Она обернулась, гадая, кто это так надрывается. Со стороны ученического крыла быстро шёл Велеш. Он улыбался, и в светлых глазах отражалась неприкрытая радость от встречи. Зимой они виделись лишь мельком и не успели даже толком поговорить.

– Велеш!

Лесана помахала рукой, а когда он приблизился, протянула блюдо с пирогами.

Колдун ухватил лакомство и тут же с улыбкой спросил:

– Ты нароком меня пирогами встречаешь?

Лесана грустно улыбнулась, а потом зачем-то брякнула:

– А Милад сгиб…

Улыбка сошла с лица Велеша, словно её и не было.

– Знаю, – ответил колдун.

Внезапно горло у Лесаны сжалось, отказываясь пропускать воздух. Вспомнилось, как они все вместе пробирались к старой клети, набитой до отказа купеческими товарами, и как потом, сидя на полу на старых тканках, делили наворованные пряники и вяленую рыбу.

Один из них замучен до смерти. Другой изуродован. Третий как будто цел. Ну и она, четвёртая, вроде бы тоже. А ежели задуматься? Да поглубже посмотреть? Что от них, прежних, сохранилось?

Вот помрачневший Велеш жуёт пирожок. Вот Фебр, бледный и тощий, не шибко уверенно опирающийся на костыль. Вот она сама, доска, а не девка. И будто бы им троим повезло – живы. И будто бы каждый беззаботен. А в душу глянешь – чернота там, пустота, юность сгибшая и ожидание грядущей сшибки, в которой неизвестно ещё, уцелеешь или нет.

– Лесана? – сызнова окликнули её, но как-то неуверенно, с робкой надеждой в голосе.

Так окликают давнего знакомого, с которым не виделись много-много вёсен, и оттого боятся обознаться.

Обережница сызнова оглянулась. Чуть поодаль стоял полуседой незнакомец. Кряжистый и широкоплечий. Одет он был просто, почти бедно.

– Ты Лесана? – уточнил мужчина с неверием.

Обережница растерянно кивнула.

– Дозволь с глазу на глаз переговорить.

Изумлённая Лесана приблизилась к нему, по-прежнему держа в руках блюдо с последним пирогом.

– Угощайся, – предложила она незнакомцу и не удержалась, спросила: – А ты кто? Не припомню, чтоб виделись.

Он с улыбкой взял пирожок.

– Звать меня Дивеном. Пришёл я к главе вашему. Но услышал, как тот темноволосый тебя окликнул.

– Дык, а от меня тебе что надо? – по-прежнему ничего не понимая, спросила Лесана. – Помощь какая?

Мужчина смотрел на неё слишком уж пристально, будто старался запомнить или, наоборот, вспомнить, а потом сказал ни с того ни с сего:

– Вы не очень с сестрой похожи.

Лесана усмехнулась. Ещё бы! Стояна – красавица в теле, с румянцем во всю щёку, с косами, лентами, серьгами…

– Я тут принёс тебе кое-что, – продолжил мужчина. – Она просила передать, ежели встречу. Передать и поблагодарить.

Он порылся в своём заплечнике и достал вязаные носки.

Лесана взяла, с недоумением разглядывая. Связаны крепко и ладно. Плотные, тёплые. Но зачем бы Стояне передавать ей носки, да ещё с незнакомым пожитым мужиком? Девушка уже была готова задать рвавшиеся с языка вопросы, когда Дивен сказал:

– Благодарствуй. За жену. За сына. За то, что не дала им сгибнуть, за то, что вывела и отпустила. Исполать тебе, охотница.

Просторный двор Цитадели покачнулся у Лесаны перед глазами.

Она застыла, одной рукой нелепо прижимая к груди вязаные носки, а другой держа пустое блюдо. И гулкое эхо сказанных слов разлеталось в голове на осколки: «Исполать тебе, охотница».

* * *

Дивен провёл у Клесха больше оборота.

О чём говорили, Лесана не ведала. Она лишь проводила ходящего до покоев главы. Что сказать – не знала, что спросить наипаче. Просто прижимала к сердцу Зорянкин подарок. А потом ждала под дверью. Перебирала пальцами петли плотной вязки, пропускала работу в руках, гладила. Сама не понимала, что хочет нащупать или постигнуть.

Тепло родных рук? Да какие же они родные, ежели Зорянка ни имени своего, ни сестру не помнила? Но коли так, зачем этот подарок? Ничего в нём особенного нет. Носки и носки. Сколько их, таких же в точности, сношено, перевязано или вовсе выброшено? Эти были разве что колючие. Обережница пригляделась к пряже. Шерсть волчья! Ну конечно, откуда у кровососов взяться овцам или козам?

Потеха.

Но в горле ком, который мешает смеяться.

Открылась дверь. Из покоя главы вышел Дивен, а следом и сам Клесх. Он кивнул поспешно вставшей с