Почему-то вспомнился Смир и его отдарок за найденный перстень – круглая железка. Лют тогда не понял, чего это, но ежели дают – бери. Зачем отказываться, когда от сердца? Потом узнал, что такие железки назывались деньгами. Он не понимал ценности кругляша. Не умел отличать серебро от меди. Да и зачем бы? Он отдал его, не жалея, за бусы. Наверняка это было много. У торговца от радости сердце аж в пляс пошло. А ещё он вспотел. Впрочем, Лют не чувствовал себя обманутым. На что бы ещё ему тратиться?

Волколак мысленно усмехнулся. Деньги… Удобно. По-хорошему нет нужды нападать на обозы да тащить на своём горбу по лесным тропам добычу. Проще вытрясти из обозных купцов эти маленькие железки. И нести их легче, и выручить за них можно больше. Сам Лют считал несусветной глупостью менять толковые вещи на железные кругляши, но ежели так принято…

Непонятного у людей было много. Взять хоть торжище. Съезжаются со всех концов, из разных городов и весей, меняют одно на другое. И у каждой семьи своё добро опричь других. А так, чтоб общее на деревню, не встретишь… Разве что тын. Лесана говорила: даже деньги не у всякого водятся. Однако же те, у кого они есть, расстаются со своими железками легко и без расстройства. Люту вон вообще за найденный перстень подарили. А Лесане, к слову, перепало кольцо. И за что? За спасение обычной девчонки. А по-хорошему, в чём заслуга? Всего-то не дала сожрать.

Лют зевнул.

Хм… А ведь можно напасть на обоз, стянуть с телеги кого из странников, а потом его вроде как «спасти» и воротить назад, к вящей радости спутников. А награду за «спасение» поделить между всеми участниками. Нет. Не пойдёт. Надо крепко собой владеть, чтоб не загрызть. Этак не удержишься, и всё насмарку. А то и стрелу от охотника схлопочешь. Хотя даже не то важно. Важно другое: затея глупая, потому как одноразовая. Люди ведь не дураки. Ну раз обманешь, два, может, даже три, но на четвёртый точно получишь мечом поперёк хребта. Значит, не следует и браться.

Стоило подумать о мече, как сызнова заныла оставленная ножом рана. Лют теснее вжался в холодный камень.

Надо так, чтоб без лишней опасности. Вот ежели поразмыслить, чем волк хуже обережника? Иной раз даже и получше. Его странствие с людьми тому подтверждение. А ведь обозы охотники водят за деньги, Лесана говорила. Но что, ежели обоз поведёт не обережник, а волколак? Хотя нет. Напади упыри, от волка будет мало проку. Но ежели на пару? У охотника, конечно, дар, но у зверя нюх и слух острее. Да и среди оборотней хватает осенённых, которые не боятся солнечного света.

Цитадель, как успел понять Лют, хоть и стоит крепко, но рук у неё не с избытком. И вполне можно повернуть к обоюдной пользе кое-какие дела. А можно и не поворачивать… Но у людей есть молоко. Молоко – это хорошо. Им можно выкармливать детёнышей даже в самый голодный и трудный год. Лют пил молоко, когда ездил вместе с обережниками по городам и весям. Дрянь редкая. Но новорождённым ведь не втолкуешь, что надобно есть мясо.

Мысли ворочались всё медленнее, всё труднее. Да ещё сызнова вспомнилась Лесана. Как она пахла… У него внутри всё замирало от этого запаха! И никак не вязались вместе колючий нелюдимый нрав, женский сладкий запах и сухое, будто из одних жил свитое тело. Ну и бестолковая она ещё Хранители прости! Вот иной раз вовсе дура дурой. Хоть прямо в глаза что скажи – не поймёт. А уж коли намёками… Вовек не дождёшься. Но так пахнет… Что вот с ней делать?

Лют прикрыл глаза. Спать. Спа-а-ать…

Глава 55

– Родненький, страшно мне! – Светла, заливаясь слезами, повисла на Донатосе.

Наузник скрипнул зубами – так ему надоела дура.

Выла она, как всегда, с душою и самозабвением. Вот как отыскала в мертвецкой «Света своего ясного», тот же миг бросилась на шею и заголосила, словно по покойнику, захлёбываясь от горя и бессвязно лопоча. А что, почему – поди пойми.

Донатос стоял, разведя в стороны руки, в одной из которых держал пилу, а в другой – щипцы.

Послушники недоуменно переглядывались. Лишь Зоран, оказавшийся самым сообразительным из всех, подскочил, перенял у наставника железки и протянул тряпку вытереть руки.

Донатос кое-как перевесил скаженную на выуча, асам отправился к рукомойнику. Светла же взялась орошать слезами растерянного парня. Тот поглаживал её по трясущимся плечам, а сам глядел на креффа с мольбой. Наконец наставник подошёл, забрал дуру обратно и повёл прочь, сказал только через плечо послушникам:

– Зоран продолжит. Приду проверю. Ежели что не так, шкуры со всех поспускаю.

С этим далеко не самым светлым обещанием колдун и покинул мертвецкую, уводя под руки скаженную.

– Ой, родненький! Ой, родненький! – причитала та, повисая на спутнике.

Увы, понять, с чего Светлу так пробрало на рыдания, было невозможно.

В каменном переходе колдун наткнулся на одного из служек. Тот, увидев его, обрадовался и выпалил:

– Господине, глава просил тебя прийти.

Донатос мысленно выругался. Хотел было оторвать воющую девку и спровадить куда-нибудь, но та вцепилась как клещ.

– С тобой пойду!

А у самой в глазах слёзы, лицо опухшее, нос красный…

Наузник сжалился.

– Иди. Но чтоб тихо! Не то в три шеи вытолкаю.

Она закивала.

В покое Клесха уже ходила из угла в угол Бьерга. Подле окна сидел озадаченный Нэд, рядом с которым устроился Лашта, а в стороне от всех – Тамир.

Донатос сперва и не признал бывшего выученика: тот осунулся, седины в волосах стало больше, чем смоли. Даже глядел он нынче с бесконечной усталостью, но отчего-то на собственные руки, будто были они не его, с детства привычные, а чужие, незнакомые.

– Ишь ты! – Наузник оторвал от себя всхлипывающую Светлу, силком усадил на лавку. – Что за сборище?

Тамир растерянно посмотрел на наставника и медленно сказал:

– Говорили тут однажды, будто навь упокоить можно, мёртвую душу к живому телу привязав.

Колдун, которого скаженная без устали дёргала за запястье, тоже сел, отпихнул от себя её руку и ответил:

– Я на память покуда