А в подвальном этаже имелся ещё и небольшой спортзал — скорее, просто комната с оббитыми матами полом и стенами да свисающей с потолка длинной боксёрской грушей.

Эту самую грушу я сейчас и лупасил от всей своей растревоженной души.

— Бум! — гулко разносилось по комнате. — Бум! Бум!

Взятые напрокат майорские кулаки резко и умело впечатывались в толстую чёрную кожу.

За вчерашний день я много чего передумал. Сначала, пока фиат мчался по зимнему и шершавому шведскому шоссе, мой не вполне отошедший от драк и приключений разум предавался эйфории. Вот это я им дал, а⁈ И там, в гостинице и рядом с ней было тоже классно, ух… Даже сейчас, прыгая рядом с безответным спортивным снарядом, я вспомнил те ощущения, и по плечам пробежали приятные мурашки.

Я чувствовал себя как автолюбитель, который всю жизнь проездил на малолитражной машинке, а потом оказался вдруг за рулём мощного внедорожника. Придавил педаль — и обалдел от того, сколько дури обнаружилось под капотом.

Вчера, сразу после драки в кафе, по свежести впечатления это ощущалось совсем ярко. Потом, по мере того как содержание адреналина в крови приходило в норму, меня стали посещать другие мысли. И были они уже не такие радостные. Я вспомнил, что это не приключение и не игра, всё куда серьёзней и, может, даже трагичней. Почему, каким образом оказался я здесь? В этом теле и в этом времени?

Глядя с борта парома на свинцовые волны пролива Эресунн, что разделяет Швецию и Данию, а Северное и Балтийское моря наоборот, объединяет, я доразмышлялся до какой-то совсем отчаянной жути. Мне пришло в голову, что никакого меня, может, и не существует. Может быть то, чем я себя осознаю — просто флуктуация сознания майора Николая Смирнова? Следствие удара головой при падении на лыжной трассе. Или психического расстройства. А что — говорят, у шпионов мания преследования это обычное дело, так почему бы на этой почве не развиться ещё и раздвоению личности? И все мои воспоминания — бред, сплошная фата-моргана. И не было никакого будущего…

Не успев как следует напугаться, эту идею я отверг при помощи логики. Николай, насколько можно было судить, крепкий и надёжный мужик — но вот что касается воображения… Он просто не смог бы набредить себе всего этого. Даже в припадке разгулявшейся шизофрении. Просто мозгового ресурса бы не хватило. Да и я — никакая не псевдоличность. Нет, я настоящий. И воспоминания мои — тоже настоящие.

Буду исходить из этого.

И к посольскому доктору Лапидусу обращаться за помощью не стану.

Руководитель резидентуры сообщил, что задержится, и попросил начинать без него. Вёл собрание его заместитель по фамилии Пеняев, лысеющий толстяк предпенсионного возраста. Настроен он был решительно и к проштрафившемуся майору Смирнову повёл речь недружелюбно.

— Такое отношение к делу недопустимо! — вещал он, переводя глаза с одного присутствующего на другого, и изредка метал в меня быстрые осуждающие взгляды. — За последний период показатели нашей работы упали до самой низкой отметки. Нормальных вербовок нет уже третий месяц!.. И вот, когда наметилось что-то мало-мальски перспективное…

Вообще-то называть выход на того лыжного бородача чем-то «мало-мальски перспективным» было не очень правильно. В случае удачного исхода этот человек мог стать источником информации, о каком можно только мечтать. Пеняев всегда приуменьшал чужие заслуги, имелась у него такая привычка.

— Из-за какой-то небрежности, — продолжал он, — я бы даже сказал: по причине халатного отношения к делу, все усилия многих людей — псу под хвост. Операция завершилась ничем. И это ещё хорошо, что никого там, в Швеции, не задержали.

Он замолчал, но буквально на несколько секунд.

— Что-то многовато у нас последнее время провалов и неудач, — загундосил он дальше. — А в Центре от нашей команды ждут слаженной профессиональной работы и, что самое главное, результатов!

Пеняев, оправдывая свою фамилию, продолжал пенять мне дальше. Я слушал вполуха и смиренно молчал. Эти пустопорожние словоизлияния надо было просто переждать. Я и не рассчитывал, что за случившееся там, в горах, мне вручат почётную грамоту и выпишут премиальные.

Остальные восемь участников собрания сидели со скучающими лицами. Одни сверлили взглядами поверхность длинного прямоугольного стола. Другие задумчиво изучали большую карту города Копенгагена, что висела на стене.

— К тебе, Николай, — перешёл выступающий от конкретного к общему, — и раньше были претензии. Выпиваешь, это раз. Якшаешься со всяким международным сбродом, это два. Систематически пропускаешь доклады по политинформации, это три. И вот, дождались: сорвал важную операцию, подвёл товарищей.

По поводу выпивки крыть мне было нечем. Прибыв вчера около полуночи после нашей неудачной поездки, я успел изучить холостяцкое майорское жилище. Пустых бутылок там было столько, что за один раз и не вынесешь. А вот что касается якшания с международным сбродом, то об этом память Смирнова молчала. И жаль, это было интересно.

О своей повреждённой лыже я решил здесь не говорить. Чувствовал, что прозвучит это как совсем слабое оправдание. Лыжа оказалась повреждена? Почему сразу не проверил? А кто его знает, почему майор Смирнов её не проверил. Может, торопился и не успел. И о шведских неонацистах и своём с ними общении, назовём этот так, распространяться я тоже не стал. Что-то подсказывало, что так будет правильнее.

— В общем, — говорил дальше Пеняев, — так этого оставлять я не намерен.

Прозвучало это угрожающе и для меня тревожно. Кроме основной разведывательной работы Пеняев выполнял обязанности председателя посольского парткома, так что вес слово его имело немалый.

— Яков Борисович, — поднял руку Вася Кругляев, — можно? Я считаю, неправильно всё валить на майора Смирнова. На самом деле… Понимаете, там много чего пошло не по плану… Объект изначально выглядел настороженным. А ещё эта полиция в гостинице… Откуда она взялась? Мы-то там точно не наследили.

Вася, надёжный товарищ, подумал я с благодарностью. Единственный друг Смирнова здесь, в посольстве. Ну, ещё, пожалуй, доктор Лапидус. Вася, кстати, ни словом не