* * *

На адрес сэра Эндрю Каннингэма уйдёт первая после «апокалипсиса» телеграмма, где Мур лишь сухо выставит счёт потерь, пока не дав ни описаний, ни пояснений, чем это было вызвано. Объект… почему-то ему не хватало уверенности назвать это, как и дóлжно, взрывом, словно это было нечто бóльшее. Оно всё и вправду отложится в памяти (сам-то он увидел немногое – фрагменты) столь огромным, что сейчас уже не будет казаться чем-то реальным.

«Моё впечатление можно отнести к разряду субъективных. Именно поэтому следует сначала собрать более подробную информацию, снять показания, свидетельства, и только потом подавать на стол Первому морскому лорду в адмиралтейство».

– Не эмоциональные прилагательные «огромный и сокрушительный», а существительные и глаголы, – добавит ещё сэр Генри. Уже вслух, уже для подчинённых.

В ответной радиограмме Каннингэм выразит вежливое сожаление по поводу решения адмирала отвести эскадру.

Мур облегчённо вздохнёт: дальнейших, прихотью политического кабинета невозможных к исполнению распоряжений не будет. Ещё он понял, что в предстоящих разборах комиссии адмиралтейства в лице Первого морского лорда он приобрёл поддержку. Личные обращения не пропали даром.

Разумеется, начальник военно-морского штаба попросит разъяснений о причинах и обстоятельствах, приведших к потерям. Разумеется, он их получит.

Во всяком случае, у сэра Генри отлегло от сердца, теперь он мог спокойно и тщательно провести расследование на месте – выяснить, что же это за чертовщина здесь и сегодня произошла.

Его даже не сильно расстроила очередная неприятность, для полноты счастья едва не стоившая ещё одного корабля… точно им и всего уже случившегося было мало.

Судьба слепым случаем вывела одну из возвращавшихся с русского Севера германских субмарин, где её застало сепаратное перемирие, прямо на британскую эскадру. Насчёт перемирия у немецких подводников имелось своё мнение.

Корабли соединения разворачивались, перестраивались, ложась на курс западных румбов, часть эсминцев всё ещё занималась спасательными работами, ни акустики, ни сигнальщики – ветер уже гнал длинную пологую, увитую барашками волну, – никто не заметил ни перископ, ни следы двух выпущенных торпед.

Эскортный авианосец Trumpeter получит одну в борт, с затоплениями справится, сохранив и достаточный ход. Во всяком случае, те восемь узлов, которые сейчас поддерживало соединение, будучи в тягости из-за тяжёлого положения «Малайи».

* * *

К концу этого долгого дня HMS Malaya окончательно сдаст. Корабль тяжело управлялся, практически не реагируя на рули, шатаясь на курсе, точно пьяный (по всей видимости, и здесь не обошлось без серьёзных разрушений от гидравлического удара).

Одну из двух работающих валолиний придётся заглушить из-за возникшей вибрации, настолько сильной, что та разбила дейдвудные подшипники, начав корёжить обшивку в корме, открыв дополнительный доступ к фильтрации забортной воды.

А вскоре машины последнего рабочего эшелона окончательно выйдут из строя.

Команда с неослабевающим упорством сосредоточится исключительно на борьбе за живучесть, не без труда справляясь с непрекращающимися протечками и затоплениями. Не справляясь. Будь бы море чуть поспокойней…

Адмирал Мур поднимется на мостик, свяжется с Бонэм-Картером, долго будет слушать подробный перечень проблем, только мрачнея, потенциально принимая уже и эту жертву: колониальный [176] линкор и без того доживал свои последние месяцы, и даже если он добредёт или его дотащат до базы – всё равно ему под списание. Ремонт корабля 1914 года постройки не имеет экономического смысла.

Старый дредноут, несомненно, тонул.

Поняв бесполезность дальнейшей борьбы, командующий примет на себя и эту ответственность, санкционируя оставление корабля. Отдаст трубку вахтенному офицеру и молча уйдёт к себе.

Эсминцы оставались подле умирающего линкора, медленно и неотвратимо вбирающего воду. Команда высыпала на верхнюю палубу, дисциплинированно ожидая место в спасательных плотиках и шлюпках, спускаясь по штормтрапам, свешенным с бортов сеткам, кто-то уже барахтался.

Через сорок минут оставленный экипажем, бурля исходящим из каких-то закрытых отсеков воздухом, а в конце точно испустив дух, ветеран Ютландского сражения завершит свою биографию, уйдя на дно.

Непоспешными выводами

Простёршаяся масса океанской воды, размазанные походным конвойным порядком волочащие пенные дорожки корабли… Иллюстрация, в немалой степени ставшая метафоричной для реалий охватившей не один континент мировой войны.

И если продолжать в том же духе сравнительных образов:

…только на следующее утро, когда на горизонте из-за мглы, кроваво окрасив серые надстройки, проглянет солнце…

Не было там того солнца – северного, короткоживущего, по-рассветному скупого. Картина близ норвежского узла: угрюмое, перепаханное сильной волной море, угрюмое нависшими тучами небо и угрюмые силуэты кораблей.

Только на следующее утро, 27 ноября, Лондон официально признает бесперспективность продолжения операции.

Соединение к тому времени пройдёт уже десятки миль обратным маршрутом.

Первый морской лорд адмирал Каннингем отдавал себе отчёт, во что выльется провальная неудача флота.

«Мур отвечает перед адмиралтейством, адмиралтейство перед премьер-министром Черчиллем. Черчилль перед нацией…»

Каннингем, сам неоднократно повторявший: «Флоту на постройку нового корабля требуется три года и… 300 лет, чтобы создать новую традицию», – сейчас, в сложившихся обстоятельствах, если верить всему тому, о чём докладывал адмирал Мур с места событий, не видел позитивных не то чтобы решений, возможностей!

Черчилль же был взбешён. Всем! Военным поражением, тем, что его поставили в известность, когда все приказы на сворачивание операции и отвод сил уже были отданы. В конце концов тем, что ему пришлось подняться в столь ранний, неурочный для него час. И даже тогда бы он, возможно, отписался дистанционно: гневными директивами, или выразив своё крайнее неудовольствие в телефонном разговоре. Если бы у него не лежали на столе доставленные курьером данные с моря по докладу проштрафившегося адмирала с указанием на один чрезвычайный факт.

Что должны были подумать в штабе флота изначально, когда в своём предварительном сообщении Мур доложил лишь о том, что вынужден повернуть обратно, выставив счёт новых потерь? Исходя из позиционной логики (не на пустом же месте), напрашивалось самое очевидное: противник – русские – в полной мере воспользовался преимуществом близости своих баз, отработав воздушным налётом береговой авиации, или же результативной торпедной атакой советской «волчьей стаи». Не исключив комбинированные действия с участием и надводных кораблей.

Командующий британским экспедиционным соединением адмирал Генри Рутвен Мур второй очередью утверждал и категорично настаивал: удар был один. Удар был невероятной мощи! Описуя исходящие из визуальной оценки его параметры. И последствия.

Столь гигантскую оценку – мощный взрыв той высоты и объёма, каким его нарисовал в своём докладе сэр Генри, – в адмиралтействе сочли ошибочным перебором. Потому что не поддавалось разумению. Потому что по факту этому попросту не имелось известных аналогов. Несомненно, среди штабных офицеров рождали вопросы и идеи, какой бы