Я же в это время уже давал знак своим стрельцам, чтобы они подходили с телегами. Конкретно я, получается, в этой операции сработал не очень. Стремянные, судя по всему, уже полностью обчистили усадьбу Языкова. Из подворья были вывезены девять телег. Уверен, что часть ещё стояла внутри усадьбы.

— За батюшку нашего слово скажешь? — спросил Алексей Матвеевич.

— А он, батюшка ваш, крестоцелование государю не преступил. За верность свою пострадал. Рубился с именем царя на устах… Такого славного боярина кто же в чём упрекнёт? Да еще и со сродственником своим замится, — сказал я и тут же продолжил: — Людей своих вы теперь отправляйте помогать моим стрельцам. Забираем из усадьбы всё ценное. Людишек также не оставляем.

Наконец-то делом займёмся.

— Полковник! — ко мне подбежал запыхавшийся Прошка. — Смутьяны и воры собираются у той дороги. Шибко много их уже.

Мой порученец указал в сторону одной из двух дорог, которые мы перекрыли.

— Алексей Михайлович, — тут же я обратился к голове боевых холопов. — Заряд в пушках есть? Али так, пужать хотели?

— Есть заряд. Добрым дробом со свежим воском забиты пушки. И палят они зело добро. У нас ружья такие добрыя, яко ни у кого иного не сыскать! — бахвалился Алексей Михайлович.

Что ж, вот теперь это нам на руку.

— Прохор! — обратился я к своему порученцу. — Беги до Глебова и накажи ему от моего имени, кабы отвлёкся и сюда пришёл да сотников своих взял.

Прошка вновь умчался, а я стал распоряжаться процессами разорения усадьбы. Но мы ведь не грабители? Мы ведь доброе дело делаем! За добрую свою долю. Это разорение легальное.

Алексей Дробатый уже со своими людьми отошёл в сторону дороги, где против нас собирались бунтовщики. Туда же широкоплечие холопы потащили и две пушки. А я старался примерно представить себе, сколько можно взять с боярина Григория Григорьевича Ромодановского за вот эти вот все восемнадцать подвод, гружёных доверху.

Да тут только серебряной утвари на две полных подводы было. Да сундучки со всякой разной… шёлк и бархат, одежды золотом шитые. Ходи меж них, как на базаре, нет конца ряду. И всё абсолютно утащить нам не удаётся. Ведь только ковров и красных дорожек, которыми были устланы все помещения в большом тереме, было столько, что ещё пять-шесть телег понадобилось бы. А столько мы не нашли.

А какими же красавцами были у Ромодановского кони! Я не специалист по лошадям. Но если они красивые и мощные, поневоле оценишь и залюбуешься. Да это и хорошо, что я о них знаю — нужно сразу думать о большом конном заводе с кем-нибудь на паях. России срочно нужны боевые лошади.

Но это тогда, когда мы вырвемся из западни и скарб увезём, чтобы и мы целы, и Ромодановский доволен.

Вот только, обозревая с крыши высокого терема собиравшихся для прорыва бунтовщиков, я сильно сомневался, что это мы в западне. Скорее, мыши собираются у норы, не догадываясь, что в норе-то и проживает лютый зверь.

От автора:

Наш современник попадает в Темные века. Сможет ли он воспользоваться знаниями и умениями, что даны ему жизнью в двадцать первом веке? Шанс есть, и немалый. https://author.today/work/246798

Глава 4

Москва

13 мая 1682 год

Полчаса, не меньше, понадобилось, чтобы выстроить колонну. Поезд из уймы телег, двух пушек, усадебных людей и множества бойцов получался большим и длинным, особенно если идти по не самым широким улицам Москвы.

Впрочем, этих улочек нам предстояло пройти немного — с версту, не больше. А дальше либо широкое пространство, либо очень широкое, как сама Красная площадь.

Самое сложное в пути — это не столько узкие улочки, здесь бунтовщики вряд ли додумались бы устроить засаду. Сложнее нам будет выходить как раз на открытое пространство. Стрельцы не приспособлены ставить баррикады.

Не знаю, почему. Может, всё дело в том, что не имеют опыта боев в городских условиях. Или руки пачкать не хотят. Хотя на улицах и редко увидишь хоть что-то, что можно было использовать для баррикад. Народ практичный, каждую досточку в дом отнесет. Ну не из лошадиного же навоза выстраивать крепости!

— Что тут? — спросил я, когда подошёл к блокпосту, где ещё недавно звучали выстрелы.

Вопрос был задан, скорее, для проформы. Только что я изучал диспозицию с высоты. Считал противника, определял наши шансы. Из-за этого чуть было не сломал себе ногу. Когда слезал с крыши терема, задел бок. Уже было и забыл, что он у меня ранен. Из-за резкой боли чуть было не упал. Реакция не подвела.

— Тут все недобре. Зело много воров собралось. Да вот, еще бирючи нашлись… Кричат о том, что это мы наряд державный нарушаем. А будто бы — они суть есть оплот державный, — сотник Собакин, а именно он был назначен мной ответственным за этот участок, ухмылялся.

Я прекрасно понимал: ему хочется поговорить, ещё раз услышать все доводы в пользу того, что именно мы — закон, а не бунтовщики. Вообще в этом времени, имея крайне ограниченный инструментарий для общения, люди большие любители поговорить. Вот только времени, чтобы разводить демагогию, теперь точно нет.

Любой, видя происходящее, разок послушав мои доводы, уже понял бы и проникся, выбрал бы правильную сторону. Ну а если у существа разума нет даже в базовой комплектации — то такие дурни мне и вовсе не нужны. Рассчитываю, что под мою руку встали люди, а не существа без разума. Логично, что если они со мной, а я уверен в своей правоте, то дураков вокруг меня не много.

— Готово, полковник! — сказал сотник боевых холопов князя Юрия Ивановича Ромодановского, Алексей Дробатый.

— Подкатывай пушки. А я выйду и слово своё скажу, — сказал я и, не дожидаясь того, что меня отговорят от безрассудного дела, прошёл метров на пять вперёд, где пространство расширялось, превращаясь в немаленькую площадь.

Хотя в чем это безрассудство? Да, опасно. Но разговаривать нужно, доводить свою правду, необходимо. И когда есть сила, помноженная на правду, то нет ничего, что эту синергию одолеет.

— Слово дадите ли сказать, али воевать начнём сразу? — выкрикнул я.

Вроде бы как, выражение «молчание — знак согласия» должно появиться куда как позже, к концу следующего века. Но и теперь уже всё выглядело именно так.

На меня были направлены стволы пищалей. Нашлись среди бунтовщиков стрельцы, которые недрогнувшею рукой наводили свои ружья в сторону выхода с узкой дороги.

— Живы и царь,