Уверен, что популярность будет мне только на руку. За то короткое время, что я пребываю в этом мире, я уже даже снискал себе прозвище. Так пусть «Кровавый полковник» сменится на какое-нибудь иное, более благоприятное. С церковниками бы ещё из-за этого не поссориться. Как только свободная минутка найдётся, обязательно нужно бежать в церковь и хоть до шишек на лбу молиться. Тут даже вросшего креста может быть недостаточно.

— Да пустите меня! Повелеваю вам, — услышал я голос Петра Алексеевича. — И не смейте матушку мою держать!

Встав с брусчатки, я пошёл в ту сторону, откуда раздавался звонкий мальчишечий голосок. Интересно, изменится ли голос Петра с возрастом. Тон-то у него и сейчас повелевающий. Но вот басовитости мужеской пока не хватает.

— Матвеев! Ты дядька мне, но дядьев хватает! И матушку не тронь, говорю тебе! — тон государя был настойчив.

На ступеньках Красного крыльца стоял Пётр, чуть выше его стояла женщина. Симпатичная… Вот ей-богу, если бы такая встретилась мне в прошлой жизни, мне, мужику седовласому, то непременно обратил бы внимание. Сейчас же приходилось заставлять себя отворачивать взгляд. Не следовало на царицу смотреть не только потому, что она мать государя, но и потому, что я, отрок, никак не могу смотреть на женщину за сорок этаким мужским взглядом.

Нет-нет! Нынче мне пристало любоваться юными девицами. И как только я подумал об этом, молодой организм отозвался. Непривычные, забытые, но несомненно приятные ощущения.

— О! Полковник, доложи всенепременно своему государю, когда головы бунтовщикам рубить будем! — потребовал Пётр Алексеевич, увидев меня.

— Ваше Величество… — я поклонился.

— Вот! Изнову, величеством меня прозвал! — воскликнул юный государь. — Слыхали, да?

— Отвечай царю! — потребовал стоящий рядом с Петром Матвеев.

Только что сам Артамон Сергеевич отхватывал. На мне отыграться что ли решил?

Тут же рядом с Петром Алексеевичем был и Ромодановский, и Языков, и… На крыльце стояли ещё пятеро бояр. Несложно догадаться, что это Нарышкины делают попытку вырваться из своего заточения.

Родственнички приспособили Петра Алексеевича как таран, чтобы пройти за заслоны, которые выставили бояре Триумвирата. Всё-таки норовят использовать государя в своих целях. А после потомки удивляются, почему русские цари были такие обозлённые. Так ты поживи в условиях, когда тобой пытается манипулировать каждый второй! А ещё меж собой строят козни, интриги.

— Пётр Алексеевич, государь, главное, что мы не проиграли. Полк стремянных стрельцов на вашу защиту такоже стал, как и ранее мой полк. И иные приходят, дабы оборонить тебя, твоё Величество, — пространно говорил я. — Объявлен указ твой, величество, о скликании войска посошного. Полки иноземного строя скоро возвернутся. А они за тебя, государь.

А просто нечего было конкретно доложить Петру Алексеевичу. Ситуация-то всё ещё висит в воздухе. Но тут время работает на нас. Остается только обнадеживать и государя и остальных. Ну не говорить же, что я предполагаю попытку штурма. Что нужно еще некоторых бунтовщиков убить. И на некоторые уступки идти придется, чтобы меньше кровь пролилось.

— Полковник, память у меня крепкая… Ты спас меня. Токмо сердит я за то, что по твоей милости ударился головою, — сказал юный государь. — Служи и дале с честью!

— Не сомневайтесь, ваше величество, — сказал я и поклонился.

— Смешной ты… Ваше… Но нынче же… требую почестей для матушки моей и дядьев! — Петр быстро переключился на Матвеева и других бояр.

Я же понимал, что наступил новый кризис. Ну никак не получается добиться единства внутри периметра Кремля. Вот и Нарышкины теперь собираются вернуться.

— Бояре, дядьки мои, потребно мне волю вам свою сказать! — сказал Пётр Алексеевич и степенно, явно подражая чьей-то манере, стал подниматься по лестнице наверх. Было забавно наблюдать, как смотрят ему в спину Матвеев, Ромодановский, Языков — всем им пришлось подчиниться. Прозевали тот момент, когда Петру удалось выскочить из своего заточения. Теперь, прилюдно, не имеют никакой возможности указывать государю, что и как ему делать.

И вот тут, с одной стороны, я рад за Петра Алексеевича, с другой же — понимаю, что Нарышкины стоят на крыльце не зря.

— Егор Иванович, ну ты и дал! — с восхищением сказал Никита Данилович Глебов, подойдя ко мне, когда все бояре удалились в хоромы.

Я не стал у него уточнять, о чём именно он. Было два варианта, но вряд ли сейчас полковник Глебов говорил о спасении стрельца. Я говорил с государем!

А вот Глебов в этот момент, как и все стоящие неподалёку стрельцы, стояли склонённые в поклоне и не смели посмотреть на царственную особу. Моё общение с власть имущими этого времени либо позволит мне возвыситься, либо же погубит меня. Хотелось бы первый вариант развития событий.

— Твой полк пришёл весь? — спросил я у Глебова.

— Так и есть, все пришли. Детишек отправили, яко и ты совет давал, в Троицу. Готовыя усадьбу спасать да серебро на том зарабатывать, — сказал стремянной полковник.

И мы с ним направились к кремлёвским конюшням. Там было немало различных строений, один из домов я решил использовать как штаб. Пусть у бояр будет свой штаб, так сказать, стратегический. Вот только нужен и оперативный.

* * *

— Как посмели вы, бояре, допустить, что унучка моего чуть было не убили?

Как только боярское представительство зашло в царские хоромы, начался спор. Выразителем всех интересов Нарышкиных был пожилой Кирилл Полиектович.

— А что сделал бы ты, Кирилл, кабы бунт унять? Какие силы у тебя? — взревел Ромодановский.

— Мне стрельцы повинны подчиниться! — ещё более громко выкрикнул Долгорукий.

— Токмо не подчиняются, — негромко, но зло сказал Матвеев.

— Будет вам всем! — закричал Пётр Алексеевич.

— Государь прав. Негоже нам лаяться, — примирительно сказал Иван Языков.

Все замолчали. В иной ситуации ссора разгорелась бы таким пламенем, что не хватило бы и всей воды в Москва-реке, чтобы это пламя потушить. Вот только сейчас, когда Кремль, по сути, в осаде…

— Примириться потребно! — спокойным голосом, даже и просящим, сказал тогда Кирилл Полиектович.

— Добре, в наши же дела не вникайте, — потребовал Матвеев.

Артамон Сергеевич смотрел на Петра Алексеевича. Боярин прекрасно понимал, что если он сейчас начнёт откровенно затыкать Нарышкиных, то государь может взбунтоваться. Но ведь не так уж и важны сейчас Нарышкины. И была бы возможность, он бы вывел их всех за пределы Кремля, чтобы бунтовщики растерзали — отвели бы душеньку да успокоились на том. Однако придётся выдумывать что-то более изощрённое.

Хватит того, что Матвееву приходится делить власть с Ромодановским и Языковым. Более никого в ближники Петра Алексеевича Матвеев пускать не желал. Артамон Сергеевич уже почуял вкус власти.