Спустя полминуты я встал. Двинулся не прямиком к нему, а параллельно, сквозь толпу, делая вид, что ищу место, где сесть, чтобы посмотреть кино, которое скоро начнется.

Тем временем сумерки густели. Солнце уже давно село, и на небе, все еще остававшемся темно-синим, уже проклевывались первые звездочки.

Волкова и Муху я распознал в толпе еще через полминуты.

Муха делал вид, что разговаривает с каким-то бойцом, шагах в сорока от странного незнакомца.

Волков же как бы невзначай болтал с местными детишками на том конце площади. Раздавал им неведомо откуда взявшиеся у него конфеты.

Я стал смотреть на Муху, ловя его взгляд. Когда поймал — кивнул.

Мы стали незаметно сдвигаться в сторону незнакомца. Потом получивший от Мухи какой-то сигнал Волков двинулся за нами.

Сначала все шло хорошо, но в конце концов незнакомец что-то заподозрил.

Он забеспокоился, а потом развернулся и энергично зашагал прочь по улочке.

Мы втроем, все как один, немедленно заспешили за ним. Встретились у торговых лавок, где он следил за площадью.

— Заметил, сукин сын, — выругался Муха устало.

— Да, — я кивнул. — Пойдем за ним. Быстрее.

Мы поспешили следом. К тому времени, когда выбрались с площади, мужчина завернул за угол.

Быстрым шагом, почти бегом, мы поспешили за ним. Когда оказались в пустом, безлюдном проулке, увидели — мужик дал стрекоча.

— За ним! — крикнул Муха.

Мы все, как один, помчались за неизвестным.

Сначала погоня шла по пыльной темной улочке. Но мужик оказался не так прост. Он стал петлять огородами и дворами. Перескакивать заборчики и перебираться через дувала, пробираясь от одной улочки к другой.

Мы пытались не отстать.

Легкотелый и некрупный Муха бежал, относительно легко преодолевая препятствия. Но его дыхание очень быстро стало тяжелым, прерывистым и хрипловатым.

Волков же, топоча тяжелыми сапогами, время от времени спотыкался, ругаясь матом себе под нос.

Погоня была долгой. Когда я уже решил, что мы его потеряли, Муха, бегущий вторым, вдруг крикнул:

— Туда! Он забежал в переулок!

Мы все тут же повернули следом за незнакомцем.

А потом я увидел, как он в одиночку стоит у каких-то старых сараев и будто бы ждет нас посреди узкой улочки.

— Вон он! За ним! — заорал вдруг Волков.

— Нет, стоять! — крикнул я, но не успел.

Муху с Волковым было уже не остановить. Они ускорились и побежали изо всех сил, стараясь поскорее задержать мужчину.

Когда тот вцепился в подпорку, удерживающую высокую груду старых циновок, я понял — он не бежал. А вел нас.

Подпорка поддалась быстро. Циновки с шелестом и гулом повалились на землю, перекрывая нам дорогу. Незнакомец успел нырнуть в широкую глиняную арку за кучей и исчез в уже совсем окрепшей темноте.

— Какого черта⁈ — заорал Волков.

— Это ловушка… — констатировал я и обернулся.

Из теней и низковатых дверных проемов сарайчиков вышли люди.

Их было четверо. Они угрожающе, медленно, но тихо приближались к нам.

Мы все втроем, как один, замерли у груды циновок, что оказалась нам выше пояса.

Афганцы были вооружены. Один нес с собой нож. Второй — какую-то палку. Третий — кусок ржавой железной трубы. Последний — гладкую деревянную дубинку.

Потом к ним присоединился и незнакомец. Он появился у них за спинами и застыл там, уставившись на нас троих.

Лиц я не видел. Один скрывал свое, обмотав голову куфией. Лицо другого скрывала тень от тюрбана. Второй и третий не скрывались, но в темноте рассматривать их морды у меня просто не было времени.

Я думал о пистолете, переложенном из-за голенища в карман брюк. Предстояло сделать сложный выбор: если выстрелю, это переполошит весь кишлак. А в том, кто был прав, а кто виноват, местные разбираться не станут.

Но если нет, мы все, возможно, покойники.

Когда один из афганцев кинулся на Волкова, я сделал выбор. Выхватил пистолет, щелкнув предохранителем.

А потом руку пронзила боль. Пальцы буквально прострелило, когда один из местных врезал по пистолету железной дубинкой.

Руку откинуло, но оружия я из пронзенных болью пальцев не выпустил.

К этому моменту Муха и Волков уже дрались.

Командир взвода, быстрый, техничный, противостоял врагу вооруженному ножом. Волков остервенело кинулся в бой с голыми кулаками против дубинок.

Краем глаза я видел, как он сходу врезал афганцу с палкой в лицо, но почти сразу схлопотал дубинкой по спине.

Я тоже не стоял на месте. Схватился с душманом, а что то, что эти люди, кем бы они ни были, стали для нас «духами», у меня не было сомнений, и старался сбить его с ног.

Когда у меня наконец получилось оттолкнуть мужика с трубой и он, запутавшись в собственных ногах, рухнул на землю, я нацелил на него пистолет. Нажал спуск.

Выстрела не произошло.

Не теряя времени, я передернул затворную раму. Уловил, как неисправный по какой-то причине патрон вылетел прочь.

Да только в этот момент рядом со мной уже оказался душман с дубинкой. Я попытался выстрелить и в него. Снова осечка.

Мои опасения подтвердились. Видимо, удар трубой вывел из строя ударник или весь УСМ.

Да только грустить по пистолету времени не было.

Я ловко откинул мертвый Стечкин и тут же заблокировал удар дубинкой, вцепившись в руку нападавшего. Ловким движением я уронил его через бедро и машинально, совершенно не думая, врезал врагу в солнышко.

Душман захрипел, закашлялся, изогнувшись на земле в три погибели.

Но теперь заниматься нужно было уже мужиком, вооружившимся трубой. Тот вскочил на ноги, замахнулся на меня.

Я подловил его на ударе, схватил за вооруженную руку, съездил в живот коленом. Когда враг согнулся от боли, я выкрутил ему руку так, что хрустнуло. И выбил оружие из пальцев. Но душман оказался крепким. Все еще стойко держался на ногах.

Тогда я схватил его за шею и снова ударил коленом. Только тогда почувствовал, что коленки его подогнулись. Тогда я толкнул его, и тот завалился на землю.

Муха в этот момент бился уже с врагом, вооруженным палкой. Волков боролся в пыли, на дороге, с оставшимся духом.

Душманы оказались крепкими парнями.

Я было хотел кинуться на помощь Волкову, но те двое, которых я отделал несколько мгновений назад, уже тяжело поднимались.

Один отплевывался и отхаркивал кровь. Рука другого повисла плетью, но он все равно глядел на меня волком. Его глаза, словно звериные, поблескивали в темноте переулка.

— Шурави крепкий… — на ломаном русском произнес он, оберегая