— Газиз, проверить весь двор с металлоискателем, пока ждете следователей и спецов из Второго главного управления. Андрей, — я обратился к Карпову, — проследи, чтобы все сделали правильно. Передадите улики, и все, что собрали криминалисты. Вернетесь в Москву, доложите. Заодно наших криминалистов привезете.

И я вышел.

До Москвы ехали молча. Пару раз останавливались — Митрохину приспичило отлить. Один раз он, было, рванулся бежать, но был тут же схвачен Соколовым за шиворот и водворен на прежнее место.

Едва дождался, пока архивариуса закроют в камере, чтобы тут же позвонить Рябенко. Доложил ему ситуацию. О том, что Цвигун не причастен к преступлению Митрохина, упомянул в первую очередь.

— Спасибо, Володя. Сейчас порадую Леонида Ильича. Он вчера после разговора с Цвигуном едва не слег — сердце прихватило, до того из-за Семена расстроился.

— Завтра встреча состоится, или Леонид Ильич будет на больничном? — уточнил я на всякий случай.

— Встреча состоится, но думаю, в Кремль не поедем. Подъедешь сюда к десяти часам.

— Понял, Александр Яковлевич.

Перед тем, как уйти домой, зашел к Удилову. Сначала в приемную председателя Комитета. В секретарской сидел подполковник Изотов.

— Вадим Николаевич на месте? — я кивнул на дверь, на которой уже сменили табличку.

— Нет, он у себя в аналитическом. Просил, как только вы появитесь, зайти туда.

Я тут же направился в старый кабинет Удилова. Постучал. Ответа не было. Открыл дверь и слегка оторопел: от былого абсолютного порядка не осталось и следа. Стол завален бумагой, в которой я узнал изъятые у архивариуса записи. На полу, на стульях стопки тетрадей. Сам Вадим Николаевич стоял у окна и, казалось, любовался капелью с крыш. Но по его напряженной позе я понял, что мыслями он сейчас далеко от красот городского пейзажа. Постучал, но Удилов не отреагировал на стук.

— Вадим Николаевич, разрешите войти? — негромко спросил я.

— А… Владимир Тимофеевич… — он повернулся, повертел головой, разминая шею, прошел к столу. — Входите. Давно жду вас. Там на полке папка с тремя синими полосками, подайте пожалуйста.

Я нашел нужную папку, протянул ее Удилову.

— Ваш допуск по форме номер один. Оформили по личному указанию Генерального секретаря. — Он достал из папки документ с гербовыми печатями. — Я подписал. Удивительно, что этого не сделал Семен Кузьмич сразу после организации Управления собственной безопасности и назначения вас на должность начальника. Да вы не стойте, снимите эти тетради на пол.

Он вздохнул, окинув взглядом свой захламленный кабинет.

— Сколько там еще привезут?

— Ну примерно еще десять раз по столько — это как минимум. — ответил я, освобождая стул. — Вашего кабинета для этих копий точно не хватит. Там подвал квадратов в двадцать, высота потолка три метра. И вдоль всего этого стеллажи, плотно забитые папками. Копии частично перепечатаны, подшиты, пронумерованы.

— Хорошо. Я вас услышал. Значит сейчас приказом за моей подписью создадим группу по изучению всего этого, — он взял в руки стопку мятых листов и тут же бросил ее на стол.- И дам указание проанализировать хранение и анализ информации в Комитете. Да вообще весь документооборот нужно менять. Митрохин дал признательные показания?

— Да, Вадим Николаевич, можете сами послушать. — я сел, положил на стол диктофон и включил его.

Удилов слушал молча, ни одна мышца не дрогнула на его лице. Когда запись закончилась, он, впервые обратившись ко мне просто по имени, задумчиво произнес:

— Он нас не ненавидит, здесь он кокетничает, даже несмотря на крайнее нервное возбуждение. Знаешь, Володя, что я думаю? Он нас презирает. Всех нас, и не только сотрудников КГБ. Вообще всех. Всю страну — оптом. Я здесь второй день читаю его копии. Если бы они дошли до противника… Ты понимаешь, что было бы?

— Понимаю, — ответил ему. — Если бы сбежал к врагу любой генерал — это было бы обратимо. Он бы унес с собой только то, что знает сам. Секреты своего срока службы. А здесь… — я, как только что Удилов, окинул взглядом бумажные завалы. — Если бы это попало в руки к противнику, то Митрохин — этот маленький, незаметный, даже ничтожный человечек похоронил бы резидентуру, на создание которой ушли десятилетия. Практически выкорчевал бы труд нескольких поколений, начиная с Феликса Эдмундовича. Не ошибаюсь?

— Нет, Владимир Тимофеевич, не ошибаетесь.

— Хорошо, разовью мысль дальше. Пока у Митрохина не было связи с иностранной разведкой, пока вся эта… макулатура хранилась у него мертвым грузом, особых бед из-за него не было. И дело поворачивается совершенно другой стороной. Больной человечек копировал документы и тащил их себе в норку, как Плюшкин. Не думаю, что это ЧП как-то отразится на государстве. Скорее — на Комитете. Но тут единственное, что можно предъявить Председателю КГБ — это утечку документов. То есть пересмотреть документооборот — вы этим занимаетесь, и ужесточить меры безопасности — это вы уже сделали.

— И тут вы правы, — кивнул Удилов.

— Дальше, по Митрохину. Предполагаю, что проведут психиатрическую экспертизу и признают Митрохина психически больным. Дже диагноз могу предсказать: вялотекущая шизофрения. По итогу в суде ему, скорее всего, присудят принудительное лечение в психушке. Через пару лет, а, может, и раньше он выйдет, надеюсь, если не с чистой совестью, то по крайней мере, со спокойной душой. Его жена и ребенок не будут обделены государством. Полагаю, Комитет возьмет на себя заботу об этих несчастных.

— И тут в точку, Владимир Тимофеевич. Но что думаю: Цвигуну дорого обшлась попытка, если так можно выразиться, построить вас.

— Цвигуну дорого обошлась его попытка поставить меня на место, запретив заниматься делом Митрохина в присутствии Леонида Ильича. Не более. Я тут совершенно не при чем. Его подвела его собственная спесь.

— Может, вы также сможете предсказать, о чем завтра будет разговор на встрече у Брежнева?

— О предстоящем пленуме ЦК, и о том, что на пленуме будет принято решение о созыве Всесоюзной конференции КПСС. Ничем другим присутствие на встрече Гений Евгеньевича я не могу объяснить.

— Умный вы, Владимир Тимофеевич, умеете рассказать обо всем, не сказав при этом ничего лишнего, — заметил генерал-майор.

— Вадим Николаевич, это вы меня сейчас критикуете или, все же, похвалили? — я смотрел на Удилова, ожидая ответа и вдруг поймал себя на том, что прочел его мысли:

«Да, как-то двусмысленно получилось», — подумал Вадим Николаевич и