А утром — снова в это окошко. Снова смотреть, как чужая, яркая, блестящая жизнь мелькает перед самым носом. Год за годом. День за днём.

Как мне хотелось отомстить! Так отомстить, чтобы вам всем небо с овчинку показалось!!! Чтобы ваша позолоченная жизнь рухнула с таким грохотом, который заглушит все ваши самодовольные смешки.

И я мстил. Это все, — он снова махнул руками в сторону стеллажей, — моя месть. Я думал, что буду мстить не как взбешенный человек. Нет. Я отомщу как архивариус: методично, хладнокровно, без суеты. Выверяя каждый удар. Каждая вынесенная мною бумажка будет кричать о вашем предательстве, о вашей лжи. И когда грянет этот гром, вы поймёте, кто все эти годы сидел в тени своего окошка. Поймёте, наконец.

— Но почему вы не сделали ни одной попытки вывезти хотя бы часть своих запасов? — Воспользовавшись паузой, задал я вопрос, который не давал мне покоя. — Или, все же попытки связаться резидентурой западных стран все же были?

— Ну я же не дурак, — Митрохин, выплеснув эмоции, снова заговорил спокойно. — Я бы давно уже сбежал. Со своим архивом. С частью его. Потом бы вывезли остальное. Вы что, думаете, я трус? Нет. Я сначала хотел в круиз вокруг Европы поехать и там остаться, даже путевку купил. И даже разрешение на выезд получил. Кинули, как подачку. Потом на ездил на Сахалин, думал в Японию переправиться. Там недалеко. Стоял на берегу пролива Лаперуза, смотрел вдаль и думал. Ну уеду я, ну устроюсь там хорошо, а жена? А ребенок? Что с ними будет? Они же без меня погибнут тут. А здесь… здесь дослужился бы до пенсии, ну может майора бы дали. Потом всунули бы в руки дохлый букетик, сказали бы, мол, Василий Никитич, мы вас никогда не забудем, и вытолкали бы за дверь. Двери бы не успели закрыться, как меня забыли бы.

Он замолчал. Газиз и Карпов стояли, словно оглушенные этой исповедью. Соколов оказался более толстокожим.

— Уводить задержанного? — спросил он.

— Уводи, Андрей. И скажи, чтобы криминалисты и понятые спустились сюда.

Он подтолкнул Митрохина к лестнице, архивариус обернулся и прокричал:

— Я дождусь своего часа! Клянусь, что дождусь!

Я с жалостью смотрел на Митрохина и подумал: «Не в этой жизни, Вася. Не в этой жизни»…

Глава 25

Я забрал у Газиза диктофон и, оставив их с Даней работать с понятыми, поднялся по лестнице. Карпов шел за мной.

Мы прошли в большую комнату, где стоял такой же массивный двухтумбовый стол, как и в квартире архивариуса, и на его даче.

— Предлагаю написать явку с повинной, — я смотрел на Митрохина и не узнавал его. Сейчас передо мной был абсолютно сломленный, опустошенный человек. Будто не он только что кричал, что дождется своего часа.

Я кивнул Соколову. Андрей снял наручники с архивариуса и встал рядом. Карпов подвинул к столу второй стул, сел, достал из своей папки лист бумаги и авторучку.

— Я своей, привычнее, — Митрохин взял из стакана с авторучками одну и начал писать.

Все. Теперь Цвигун может быть спокоен, его репутации ничего не угрожает. Но, если я не ошибаюсь в ситуации, он сейчас сломлен не хуже оболгавшего его Митрохина. Брежнев не любит рисковать, да он и не стал, сразу приняв решение о выходе Цвигуна на пенсию.

Я вышел из дома. Солнце светило ярко, обещая тепло. Конечно, будут еще и заморозки, и холод не сразу отступит, но весна не за горами.

Прошел к машине, сел и некоторое время смотрел на телефон. Потом набрал Удилова.

— Вадим Николаевич, — начал я, но он перебил меня:

— Наконец-то соизволили объявиться, Владимир Тимофеевич!

Я понимал, что Удилов раздражен, что он вряд ли смог прикорнуть хотя бы на полчаса при том объеме работы, который свалился на него с моей подачи.

— Что там у вас?

— У нас вам аврал и цейтнот, — ответил в тон ему. — Нужна команда специалистов, своими силами архив Митрохина не вывезем.

— Почему?

— Нет допуска высшей категории, это во первых. Во вторых, требуется транспорт посерьезнее. Здесь работы на несколько дней. Размер просто гигантский.

— Понял. Сейчас будем. Адрес?

— Майор Азимов доложит, он остался на телефоне.

Вернулся в дом не сразу. Захотелось выкурить сигарету. Похлопал по карманам — пусто. Вспомнил, что Николай всегда держит в бардачке заначку. Достал пачку сигарет «Космос», зажигалку, закурил и тут же закашлялся. С раздражением бросил сигарету на землю. Не стоило и начинать.

Вышли понятые, лица у них ошарашенные, они тихо охали, переговариваясь между собой. До меня донеслось:

— Кто бы мог подумать, такой интелихентный человек…

— Вот так живешь, и не знаешь, кто твой сосед…

— И не говори, как неприятно-та, так убьют и как звать не спросют…

Я вернулся в дом. Митрохин как раз закончил писать явку с повинной. Взял лист, прочел, чтобы убедиться, что он опровергает свое первоначальное признание, где выставил соучастниками своего преступления высшее руководство Комитета.

«Под влиянием минутной слабости я оговорил ныне покойного Андропова Юрия Владимировича, Бобкова Филиппа Денисовича и действующего председателя Комитета государственной безопасности Цвигуна Семена Кузьмича», — написал Митрохин.

Мое дело сделано. Теперь есть что доложить Леониду Ильичу. Сниму камень с его души. Он слишком переживает из-за «выступления» Цвигуна во время нашей позавчерашней встречи. Леониду Ильичу я по человечески сочувствовал. Он сейчас в двойственной ситуации, все-таки Цвигун его друг, и друг давний, проверенный временем.

А вот Цвигуна было не жалко. С такими людьми по-другому нельзя. Стоит только раз прогнуться под них, и все, тебя будут загибать постоянно, пока не согнут в бараний рог. Я не хотел доводить до отстранения Цвигуна с должности, он сам постарался.

Я отдал бумагу Митрохину, он расписался, поставил дату. Соколов защелкнул на его запястье наручники.

— Андрей, веди его в машину. — распорядился я. — Даниил, с ними.

Соколов защелкнул на запястьях Митрохина наручники, подождал, пока тот встанет со стула и проводил его до дверей. Вошли Даниил