Нет, не поймут присяжные. И прокурор, который станет выступать на суде, не поймет. Я обвинительное заключение сам напишу, не поленюсь. Но пусть Сальников попробует отыграть эту версию. Авось, что-то полезное и услышу.

— Да кто эту корову замуж возьмет? — усмехнулся парикмахер. — Это она думает… то есть, думала, что офицерик возьмет, а кто позарится? Поматросил бы майор с ней, да и бросил.

Значит, про почтовый роман — пусть и без деталей, парикмахер знает. Спрашивается — откуда?

— Значит, пошел ты к Зинаиде с конкретной целью — ее убить?

— Э, господин следователь, вы меня на словах не ловите, — поспешно сказал Сальников. — Я вам такого не говорил. Я на своем стоять стану — пошел в гости, убийство случайно совершил.

Нет, любопытный персонаж. Всерьез считает, что такое прокатит? Определенно, наслышался о судебных процессах.

— Ладно, так и запишем, — покладисто согласился я, принимаясь за дело.

Бумага, она не один допрос стерпит. Преступление мы раскрыли, убийца задержан, деньги нашли. А с деталями разберемся не спеша, вдумчиво. И допрашивать я убийцу еще не раз приду.

Покамест, получалось, что парикмахер решил зайти в гости к своей старой знакомой — Зинаиде Дмитриевне. Поболтать, да чаю попить. А решил зайти, потому что знал, что она в церковь ходить не любит, дома окажется. Бритва и салфетка оказались случайно — закончил работу и сунул в карман, бывает.

Зинаида похвасталась, что у нее денег много, даже показала, где лежат. А на него, видите ли, нашло умопомрачение. Деньги решил взять себе, девицу зарезал. И сережки из ушей не упомнит, как вырывал.

Спонтанно. Умопомрачение. Ишь, хитрый жук. Пятнадцать лет каторжных работ. С речистым адвокатом это можно свести на десять.

Нет, на хорошего адвоката у Сальникова денег не хватит, и связей нет. Стопудово — пятнадцать. А наш Окружной суд очень гуманный. Лентовский с Остолоповым (кого третьим посадят?) лет двенадцать отвесят, не больше. Нет, с учетом, что убита подруга жены — пятнадцать.

А вот если умышленно решил убить и ограбить — тут уже двадцать, если не двадцать пять. Если бы он еще и старуху убил — получил бы бессрочную.

Не слишком ли изворотлив Сальников для обычного парикмахера?

— Сальников, а сколько ты лет в столице болтался? Десять? Мне интересно — чем ты там занимался?

— Парикмахером я там был, — немедленно отозвался убийца. — А кем еще? Я ж сызмальства к этому ремеслу приставлен. Сначала на побегушках, потом учеником стал. Парикмахеры везде нужны — что здесь, а что в Питере.

— Парикмахером? Верю. Только, кого ты стриг и брил? — хмыкнул я. Покачав головой, сказал: — Вот, давай рассуждать. Из Череповца ты убег, а из-за чего убег, это я знаю. Но болтался ты десять лет, да еще и без паспорта. Проверял в канцелярии — паспорт на тебя не выписывали. Законы по беспаспортным у нас строгие.

Про проверку вру, но уверен, что документ ему попросту некогда было брать. За день-два ты паспорт у исправника не получишь, потому что вначале полиция станет выяснять — нет ли каких долгов или прочего? Ладно, если недели за две. А за это время из тебя бы покойный Зиночкин папа котлету сделал.

— В парикмахерских столичных все строго, — продолжил я, — хозяева у работников паспорта требуют. Зачем им лишние неприятности? Пусть фальшивый, но выправят. Вопрос — как ты заполучил фальшивый паспорт? Или вообще без паспорта жил? А, понимаю…. — сделал я вид, что эта мысль только что пришла в голову. — Ты ж, небось, десять лет «ночным парикмахером» трудился?

— Каким ночным? — не понял Сальников.

Правильно, что не понял. Я и сам этот термин у Бушкова вычитал. Пришлось пояснять.

— Таким, которые по ночам кошельки у прохожих стригут. А еще карманы. Пожалуй, придется с тебя фотокарточку сделать, а потом в Сыскную полицию послать. Посмотрят, что ты за гусь. Эх, сколько на тебя грабежей повесят!

— Клиентов я стриг. И брил, — набычился парикмахер. — Ни по карманам не шарил, ни по домам.

А ведь не врет.

— Знаешь, голубчик, я ведь тебе верю. А клиенты твои не в Вяземской ли лавре обитали?

Сальникова словно током ударило. Глаза, только что смотревшие нагло, исподлобья, забегали и стали испуганными.

«Вяземской лаврой» в Петербурге именуют клоаку, разместившуюся около Сенного рынка, состоящую не то из тринадцати, не то из пятнадцати доходных домов, принадлежащих князю Вяземскому, Вначале это были приличные дома, заселенные «чистой» публикой. Потом пошло-поехало. Квартиры снимали «приличные» люди — с паспортами, без судимостей, зато потом они сдавали жилье в субаренду, по человеку на квадратный метр, заселяя его беспаспортными крестьянами, приехавшими на заработки (паспорт надо продлевать каждые полгода — а это и время, и деньги), а еще всяким сбродом — и мошенниками, и крутыми уголовниками, а тои просто — сирыми и убогими. Хитровке повезло, что у нее имелся Гиляровский, а вот Вяземскую лавру никто не воспел.

В «лавре» имелась собственная инфраструктура — забегаловки, в которых можно перекусить дешево и сердито (особенно, если не интересоваться содержимым тарелки), лавки, а еще и свои парикмахеры.

— Как вы догадались?

— А что тут догадываться-то? — усмехнулся я. — Куда мещанин без паспорта прибежит? Искать он станет, кто приютит. А лавра всех привечает. Вначале у тебя какие-то деньги были, а потом стал честным трудом на жизнь зарабатывать. К тому же — будь ты деловым, не начал бы разговор со следователем с мата. Что бы с тобой в Питере за такое сделали? Хоть в участке, а хоть в Сыскной?

— Прощения прошу, господин следователь, — ухмыльнулся Сальников. — Это я вам подсказать хотел, что вы неправильно допрос ведете.

— Вот как? — заинтересовался я. — А как правильно? Поучи меня…

— А надо было меня пару раз по харе приложить, я бы тогда вас сразу зауважал. А вы сразу за стол посадили, да еще и на вы обратились.

— По харе тебя приложить — дело хорошее, — согласился я. Привстав со своего места, кивнул: — Что ж, спасибо за науку. Сейчас я тебе быстренько харю набью, потом продолжим.

— Э, господин следователь, а сейчас-то пошто мою харю бить? — заволновался подследственный. — Прощения я прошу. По дурости я сказал, да с испуга.

— Что ж, прощение тебе отработать еще придется, — хмыкнул я, усаживаясь на место. — Ежели, не хочешь по «тяжелому» по этапу идти —