— Нет, Сальников, сам туда не пойду, но тебя отправлю, — улыбнулся я. — Ежели ты своего следователя на три буквы посылаешь, это мне в радость. Считай, ты уже полное признание выдал. Это ж, по сути, отказ от дачи показаний. А коли отказываешься, значит, виновен. Я сейчас попросту твое выражение запротоколирую, вот и все. А для суда иных доказательств хватит.

Вещественных доказательств хватит. Нашли мы при обыске и деньги — толстенная пачка. Ладно, что сотенные купюры, а иначе забодался бы переписывать номера. Пачка была спрятана не слишком умело — в сенях, под кадушкой с квашеной капустой. А вот с сережками едва не оплошал. Спасибо Савушкин парень толковый, догадался за образами пошарить.

Нет, я о таком «хранилище» слышал. Знал, что народ за образами святых хранит свое самое сокровенное — письма, там, от родных и близких, деньги на «черный» день. Но, чтобы за икону прибрать сережки, выдранные из ушей мертвой женщины?

А вот Зиночкин ридикюль парикмахер спалил в печи, но в «тушилке»[1] обнаружилась металлическая «фурнитура» и пара обугленных кусочков кожи. Видимо, когда выгребали угли, туда и смахнули. Вот это уже я молодец, догадался проверить. Фотография бравого «майора» тоже в печи сгинула.

Разумеется, сережки и остатки сумочки покажу для опознания и кухарке, и Марии Ивановне Лентовской. А уж то, что деньги, изъятые во время обыска, принадлежали покойной Зинаиде, доказывать не нужно.

Улик хватит, но мне все равно требуется признание убийцы. Увы, особенности нашей Фемиды. А то, что парикмахер не хочет говорить — ничего страшного. Заговорит. Ежели, матом послал — точно, станет вещать. Важно только, не слишком задаливать допрос. Из-за расследования едва не забыл, что Рождество на носу, надо бы елку в дом Десятовых спроворить.

— Я, Сальников, тебе еще и спасибо скажу, — бодренько сообщил я. — Так что, матерись, можно. Премию за тебя хорошую получу, но лучше бы орден. Вон, — щелкнул я по своему Владимиру, — один-одинехонек висит, как сирота. А хотелось бы еще и второй. Ты, родимый, сам не знаешь, как мне помог. Давай, начинай… Подсказывай — куда еще мне сходить, что ты обо всем этом думаешь. Не стесняйся. Я все это попросту запишу, а на суде тебе всего-то лет пять накинут за оскорбление следователя при исполнении…

Пока болтал глупости, даже сам поверил, что на чужие маты мне наплевать. А может, сам себя и запрограммировал?

А парикмахер отчего-то материться не желал.

Что ж, пойдем дальше. Сделаю умный вид, похвалю мерзавца. Они это любят.

— Преступник всегда оставляет следы и совершает ошибки, — начал я вещать, повторяя сто раз высказанные мной и иными с прочими, банальности. — Мне с тобой жутко повезло. Можно сказать, убийца оставил на месте преступления визитную карточку — свою старую, сточенную из-за множества клиентов бритву, а еще — салфетку, которую он оборачивал вокруг шеи клиента. Сальников, я же у тебя почти год стригся. Казалось — умный ты человек. Что же ты так лопухнулся?

— Лопухнулся? — вытаращился на меня убийца.

А, заговорил-таки по-человечески. Ну, наконец-то.

— Лопухнуться — это дурака свалять, — охотно пояснил я. — Как же ты бритву-то на месте преступления оставил? Надо было хотя бы в сугроб засунуть.

Пусть «Жан» считает, что отправной точкой послужила бритва, оставленная около трупа. Остальное потом, позже.

— Заторопился, — признался-таки убийца. — Я деньги в Зинкину сумочку засунул, услышал, что внизу кто-то половицами скрипит. Поначалу решил — кухарка из церкви вернулась, думаю — если поднимется, так я и ее чиркну. Вышел, вниз посмотрел — а там старуха в сортир пошла. Бредет еле-еле. Так она, сучка старая, до сортира не дошла, на ведро в прихожей уселась. Думаю — старуха-то ладно, черт с ней, резать не стану, да еще на ведре. Дождался, пока в каморку свою уйдет, спустился, пальто накинул, калоши обул, да и ушел.

— А сумочка где была?

— Я ее под пальто сунул, она ж маленькая, — пояснил Сальников.

— И никого на улице не встретил?

— Так все в церковь ушли. Вот, разве что, на обратном пути Силантия видел, — хмыкнул парикмахер. — Но он выпивши был, в церковь не пошел.

— А что за Силантий? — поинтересовался я, как бы между прочем.

— Так этот, который у вас во дворе снег убирал.

Силантий, который в моем дворе снег убирал? Знаю-знаю такого. Что ж, спасибо тебе — ты, господин Жан, мне в «копилочку» живого свидетеля дал. Свидетель, вроде бы, и без надобности, но пусть будет. Суд любит, чтобы свидетель выступил. А то, что показания даст минуты на две — это и хорошо. Присяжные устать не успеют.

— А как узнал, что Зинаида Дмитриевна дома осталась?

— Так я сам-то нечасто, но на вечернюю службу хожу. А Зинку, сколь помню, ни разу на ней не видел. Не любит она вечером в церковь ходить. Пока отец покойный был жив — заганивал, но когда он в отъезде, так Зинка на службу не ходила.

— Ясно, — кивнул я. Посмотрев на парикмахера кивнул: — А вот теперь, господин Сальников, давайте с самого начала. Как вы решили Зинаиду ограбить? Почему решили убить?

— А не хотел я ее грабить. И убивать не хотел. Случайно вышло. А то, что убил, так Зинка деньги не хотела давать.

Ишь, грамотный парикмахер. Знает, что за умышленное убийство дадут больше, нежели за спонтанное. Впрочем, слова спонтанный пока и нет.

— А бритва и салфетка в кармане оказались случайно? — улыбнулся я.

— Истинный крест, господин следователь, — перекрестился Сальников.

Вот те на. Сменил мой подследственный тактику поведения. Что ж, парикмахеры с разным народом общаются, мог кое-чего и поднабрать. Опыта, в смысле.

— Вопросик у меня к тебе Сальников… Кстати, как тебя по отчеству-то? — спросил я, разворачивая лист протокола. Пора, потихонечку, и документы составлять.

Стало быть, Иван Петрович (ладно, что не Александрович), православный, мещанин, сорока лет, вдовец.

Значит, когда совращал несовершеннолетнюю Зинаиду, было ему 25 годиков. Сволочь.

Заполнив данные, прочие записи пока вести не стал. Заметил с усмешкой:

— И думаешь, Иван Петрович, присяжные в такую лабудуху поверят? Пошел в гости к старой знакомой — кстати, с каких рыжиков дочка одного из самых богатых людей города твоя старая знакомая? И пошел ты с бритвой в кармане… Ха-ха… Три раза. В процессе гостевания решил ограбить девицу, но Зинуля деньги не отдавала, решил убить… Нет, не получится.

Я покачал головой и продолжил:

— Присяжные, конечно, люди разные, но дураков среди них нет. Давай лучше так… Узнал, что