Ляпунов тем временем продолжал.

— Я что думаю. Если брат мой и Романов, Филарет, как лицо церковное, сан имеющее поедут на переговоры, может…

— Действуй. Романов в лагере. Думаю, уже вот-вот тоже явится.

Прокопий Петрович опять опешил. Не ждал столь быстрого решения. Привыкли они все сидеть да обсуждать часами. Все же расстояния столь велики, что не так важно сейчас или через час гонец к соседнему городу поедет. Вот и непривычные к быстрому мышлению. Я иное дело. Война и операции моего времени, это минуты, а все чаще секунды на решение и отдачу приказа по рации или иной связи.

Управление войсками в режиме текущего времени.

Привычен мыслить быстро.

— Слово твое я ему передам, если артачиться вздумает. — Ляпунов голову склонил. — Скажу, ты велел. Спасибо за доверие, господарь.

— Скажи, что для дела надо. Раз Воротынский этот за Гермогена стоит… — Я припоминал наши прежние разговоры о политическом раскладе — Раз ему вера наша важна и ценна, православная, скажи ему, все. Брату скажи, чтобы передал. Как есть. И про Земский Собор, и про Мстиславских и их заговор. Пусть говорят, что Шуйского скинут вот-вот. Как только поймут, что наша взяла в Москве заговор случится. Мы к столице не успеем. Уже там будут во главе иные люди, не его свояк. Ну а свояку, Шуйскому, передай, жизнь я гарантирую. В монастыре.

Ляпунов наморщил лоб, улавливая информацию, кивнул, с трудом влез на коня.

Старый он был, да только вот подобно мне, выходит, о земле русской думал. И так как-то выходило, что невысокого местнического вроде бы статуса человек. Не думный боярин, а радеет.

Умчался он к лагерю.

Дело толковое предложил, пускай и реализует.

Следом от Тренко и Трубецкого примчался гонец с вопросом: «Не пора ли бы ударить?» И просьбой вернуть всю тяжелую конницу на фланг, чтобы как раз ей-то и влепить Шуйскому и его прихвостням по первое число. Вначале стрелами размягчим, прорядим их стоящую без приказа и воли к бою рать, а потом… Пять сотен в бронях, проломим и сметем все и всех.

— Спрашивают, господарь. — Завершал доклад вестовой. — Чего ждать-то? Пока они с поля уйдут. Бить желают.

— Слышу. — Брови нахмурил, глянул на продолжающих осматривать трупы бойцов Серафима. Скривился.

Казалось, да, чего ждать?

Идея-то, в тактическом плане хороша. А вот в политическом?

Но ясно одно. Отправил я тут же гонца собирать всю бронную конницу в кулак, как и просили Тренко с Трубецким. Просто обозначить на правом фланге, где она вся была, что вот — полтысячи человек, которые вас, пехота — втопчут в землю, если нужно будет. Не сомневайтесь. Для большего, кроме как демонстрация силы, там вряд ли она мне понадобится. Вначале думал я, там придется как раз бить на стрельцов и копейщиков. Ввергать в ужас и панику, вынуждать отсыпать, но если сейчас договориться удастся — это уже не нужно. А вот против Шуйского — может и бить придется, пока не ясно.

Если с наемниками выгорит, глядишь по-другому ход боя повернем.

Второго гонца отправил обратно. Потребовал, чтобы ждали. Без приказа не действовали.

Подлетали гонцы от моих огнестрельных сотен легких рейтар. Докладывали о потерях. Самые ощутимые пришлись на три центральных, которые я повел сам в бой как последний резерв. И лошади там пали и люди. Другим досталось ощутимо меньше. Тем павших было меньше десятка на всех.

Отправлял обратно, требовал всем строиться опять за острожками. Там же, где и начинали. Перезаряжаться и ждать приказа.

Пехота пока возилась, приходила в себя, искала раненных и оттаскивала мертвых — конница пусть готовится к удару.

Я всматривался в даль и все отчетливее понимал, что поле-то с их стороны только в одну дорогу переходит. Захоти они сейчас отходить организованно, то обоз там стоящий, минимальный становится затычкой. Маршевыми колоннами такой быстро не обойти. Нужно время, чтобы телеги скинуть на обочины. Вокруг же лес.

А еще перекрывает проход вся сила, что в центре стоит — наемные роты. А эти могут тоже встать словно пробка в бутылке, и не выпустить без боя тех, кто предал их.

Будут ли они это делать?

Бесплатно — нет. Наемникам нет смысла рисковать жизнью ради банальной гордости. Они знают, как к ним относятся, и понимают, что на таких, как они есть спрос. Они оружие войны. И ими пользуются. И да — порой не очень осторожно и правильно. Часто небрежно и сурово. Они привыкли к такому, но терпеть бездействие союзников, граничащее с предательством…

Нет! Не потерпят они такого.

Не будут иноземные роты делать ничего. Просто замрут в ожидании. У них нет веры ни Москве, ни мне. Они лишились генерала и… Уверен, не очень понимают, как уходить им отсюда. Ведь я, в их глазах, какой-то самозванец. Что я смогу им предложить?

Но боя с московскими силами они тоже не завяжут. Бессмысленно. Если только Шуйский сам не поведет себя как полный идиот и не пойдет на открытый, горячий конфликт с уже довольно злыми на него наемниками.

А вот за деньги? За деньги да.

Если я предложу им оплату, они могут перейти на мою сторону, как это и случилось при Клушино. И тогда они станут настоящей головной болью для остального московского войска. Но они медлили с принятием решения. Человек, умчавшийся к ним, не возвращался. Скорее всего, опасаются. Все же Шуйский — это представитель государства, Жолкевский, что переманил их под Клушино — человек известный. За ним, если мы говорим о реальной истории, стоял Сигизмунд.

А кто я такой?

Для всех этих иноземцев — какой-то сомнительный самозванец. Да, толковый и прилично так надававший им по рогам. Либо везучий. Везучий как демон. Но. Есть ли у меня казна? Могу ли я позволить себе нанять их? Что я предложу взамен всей этой массивной воинской корпорации из нескольких наемных рот. Или даже из нескольких десятков рот. Не обману ли. Не перережут ли мои бойцы всех их ночью, чтобы завладеть снаряжением?

К тому же у них же много шведов. А те сражаются не только за деньги, но и за своего короля. Они выполняют волю короны. И их цель после разгрома всех войск самозванцев — противостояние ляхам.

Примчался гонец от французов. Немного ошалевший и всклокоченный.

Начал доклад:

— Господарь, от французов я. Воевода их. Тот, что вами захвачен был и отпущен перед битвой он… — Парень тараторил, пытался