Предложение было заманчивым. Дьявольски заманчивым. Он предлагал мне не просто крышу. Он предлагал мне место в стае. Место второго волка после вожака.

— Хорошее предложение, Гаврила Никитич, — сказал я медленно. — Щедрое.

— Я всегда щедр с теми, кто мне полезен, — кивнул он. — И беспощаден к тем, кто мне мешает.

Вот оно. Ультиматум. Завёрнутый в шёлк делового предложения.

— А что будет, если я откажусь? И от продажи, и от партнёрства?

Рябов снова улыбнулся. Но улыбка его была страшнее оскала.

— А ничего не будет, Воронов. Просто… несчастные случаи. Они здесь часто бывают. Тайга, сам понимаешь. Медведь-шатун может задрать. — При этих словах, меня немного передернуло. — Дерево на лагерь упасть. Люди с голодухи на мухоморы набрести. Да мало ли… Лес большой, а ты в нём один. Со своей горсткой солдатиков. Ты думаешь, пятнадцать винтовок — это сила? Нет, Воронов. Сила — это когда урядник пишет в протоколе то, что ты ему скажешь. Сила — это когда судья выносит приговор, который тебе нужен. Сила — это когда сам губернатор пьёт с тобой чай и просит одолжить до получки. Вот это — сила. И она у меня есть. А у тебя её нет.

Он подошёл к своему коню, легко вскочил в седло.

— Думай, Воронов. Я человек неторопливый. Я даю тебе три дня. Через три дня к тебе приедет мой человек. Если ты согласишься — он привезёт тебе бумаги для подписи. И первую часть денег за секрет. Если откажешься… — он пожал плечами. — Тогда он ничего не привезёт. И никто больше к тебе не приедет. Никогда.

Три дня. Он дал мне три дня, чтобы выбрать способ своей смерти: быстрой, если я продам секрет и убегу, или медленной, если войду в долю и позволю ему высосать из меня все соки, прежде чем выкинуть, как пустую оболочку. Рябов, этот пузатый, лоснящийся паук, сплёл свою паутину и терпеливо ждал, пока муха сама в неё влетит. Он не видел третьего варианта. Варианта, в котором муха оказывается не мухой, а шершнем с ядовитым жалом.

Я смотрел, как он, не оглядываясь, уезжает. Его вороной конь шёл ровной, сытой рысью, будто его хозяин возвращался с приятной загородной прогулки. Он не сомневался в исходе. Он видел мир в двух цветах: то, что принадлежит ему, и то, что скоро будет принадлежать ему. Третьего не дано. И я, со своими штуцерами, со своей дисциплиной, со своим рукотворным ветром, был в его глазах лишь особенно крупной и сочной добычей, которая пока ещё трепыхается.

Тишина, повисшая после его отъезда, была оглушительной. Мои артельщики, до этого делавшие вид, что работают, замерли. Они не слышали нашего разговора, но они чувствовали его суть. Они видели, как волк пришёл посмотреть на овчарню. И они ждали, что скажет пастух.

Рядом со мной материализовался Игнат.

— Что он хотел, командир? — голос его был глух, как удар земли о крышку гроба.

— Всё, — коротко ответил я, не отрывая взгляда от точки на дороге, где скрылся Рябов. — Он хотел всё. Предложил купить мои секреты и убраться. Или войти в долю. Двадцать процентов.

Игнат хмыкнул.

— Двадцать процентов от петли, которую он накинет тебе на шею, как только ты станешь ему не нужен.

— Именно.

Я медленно повернулся и обвёл взглядом замершую артель. Двадцать с лишним пар глаз были устремлены на меня. В них не было страха. Было напряжённое, суровое ожидание. Они уже были не тем стадом, которое я нашёл. Это были люди, которые почувствовали вкус победы, вкус собственного достоинства. Они были готовы драться. Но они должны были знать, за что.

— Все ко мне! — крикнул я, и мой голос прорезал тишину, как нож.

Они сходились медленно, откладывая кирки и лопаты. Волки Игната вышли из казармы. Елизар подошёл, степенно опираясь на свой посох.

— Вы видели этого человека, — начал я, когда все собрались. — Это Гаврила Никитич Рябов. Хозяин здешних мест. Он приехал сделать мне предложение. Он предложил мне продать ему всё, что мы с вами создали, — и уехать. Или стать его младшим партнёром. Он обещал мне большие деньги. Очень большие.

Я обвёл их взглядом, заглядывая в глаза каждому. Семёну, Тимохе, Петрухе, Егору, Михею.

— Это были бы мои деньги. Не ваши. Я мог бы взять их, уехать в Петербург и жить там до конца своих дней, как барин. А вы… вы бы снова вернулись к нему в кабалу. Снова гнули бы спину за похлёбку и право спать в грязной, вонючей казарме.

По рядам прошёл глухой, злой ропот.

— Так вот, — я повысил голос. — Я отказался.

Тишина. Мёртвая, звенящая тишина. Они смотрели на меня, и я видел, как в их глазах надежда борется с ужасом от осознания последствий.

— Я сказал ему, что артель «Воронов и Ко» — не продаётся! Что мы работаем на себя и ни под кого не ляжем! Что эта земля, эти инструменты, это золото — наши! Не мои, а наши! Потому что мы добыли их своим потом, своим умом и своей кровью!

— Ура-а-а! — этот крик вырвался не как на празднике. Он был хриплым, яростным, как боевой клич. Его подхватили. Это был не радостный гвалт. Это был рёв стаи, готовой к бою.

Я поднял руку.

— Но вы должны понимать, что это значит. Рябов не простит мне этого. Он дал мне три дня на раздумье. Через три дня он пришлёт своего человека. И если я не соглашусь, он начнёт войну. Настоящую войну. Без правил, без пощады, без свидетелей. Он попытается нас уничтожить. Стереть с лица земли. Он натравит на нас бандитов. Он подкупит чиновников. Он сделает всё, чтобы мы с вами сгнили здесь, в этой тайге.

Я снова замолчал, давая им осознать всю тяжесть моих слов.

— Поэтому я спрашиваю вас. Каждого. Кто не готов к этому — уходите сейчас. Я дам денег на дорогу, выдам вашу долю. Никто не осудит. Но те, кто останутся, — остаются до конца. До победы или до