Секунда. Две. Три.

Вдруг пишущий стержень дрогнул. Щёлк! Щёлк-щёлк!

Звук был тихим, но в этой тишине он прозвучал как выстрел. Стержень начал отбивать ритм, оставляя на бумаге чёткие чернильные зигзаги.

— Принимаю! — голос Александра сорвался на фальцет, но он тут же взял себя в руки. — Идёт ответный сигнал! Чёткий, сильный!

Он схватил ленту, которая выползала из аппарата, и начал читать вслух, переводя на лету:

— «П… Р… И… К… А… З… П… О… Н… Я… Т…»

Генерал Давыдов охнул. Корф застыл с открытым ртом, забыв закрыть крышку часов.

— «…Г… В… А… Р… Д… И… Я… Г… О… Т… О… В… А…» — продолжал читать Александр, и его глаза сияли таким торжеством, что на него больно было смотреть. — «…К… О… Н… Е… Ц… С… В… Я… З… И…»

Аппарат замолк. Лента остановилась.

Прошло, может быть, десять секунд полного оцепенения. Люди в мундирах и сюртуках смотрели на бумажную полоску так, словно это было письмо от Господа Бога, упавшее с небес.

Шестьдесят вёрст. Туда и обратно. За три минуты.

— Невероятно… — прошептал один из московских профессоров, протирая пенсне дрожащей рукой. — Это просто невероятно. Пространство… оно исчезло.

Генерал Давыдов медленно подошёл к столу. Взял ленту, посмотрел на загадочные значки, потом на Александра, потом на меня.

— Егор Андреевич, — голос его был хриплым. — Вы понимаете, что вы сейчас сделали?

— Понимаю, ваше превосходительство, — ответил я, поднимаясь. Ноги были ватными, но я стоял прямо. — Мы дали русской армии возможность видеть и слышать на любом расстоянии.

— Это меняет всё, — генерал резко повернулся к чиновникам из Петербурга. — Вы видели? Вы осознали? Если бы у нас была такая штука под Аустерлицем… Если бы я мог знать, что происходит на флангах, за минуту, а не за час…

Корф молчал. Он всё ещё смотрел на аппарат, и в его глазах скептицизм медленно, неохотно уступал место страху. Страху перед новым, непонятным, но неоспоримо могущественным.

Иван Дмитриевич отделился от стены. Он подошёл ко мне, и я снова увидел на его лице не просто вежливую маску, а искреннюю, глубокую эмоцию. Это была смесь гордости и какого-то хищного удовлетворения.

Он протянул руку, и рукопожатие его было железным.

— Поздравляю, Егор Андреевич, — сказал он громко, так, чтобы слышали все. — Сегодня вы не просто передали слова. Вы передали победу. Это стратегическое оружие, равного которому нет ни у одной державы мира. И оно — в наших руках.

— Спасибо, Иван Дмитриевич, — ответил я, чувствуя, как отпускает напряжение.

— Я немедленно отправляю курьера к Императрице, — заявил генерал Давыдов, ударив кулаком по ладони. — Это нельзя откладывать. Финансирование, расширение линии до Москвы, потом до Петербурга… Чёрт возьми, мы должны опутать этой проволокой всю империю!

В тесном помещении станции поднялся шум. Все заговорили разом. Скептики превратились в энтузиастов, профессора спорили о физической природе явления, военные обсуждали тактику.

Я посмотрел на Александра. Он стоял у аппарата, уставший, взмокший, но абсолютно счастливый. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Мы сделали это. Мы победили расстояние.

Глава 21

Эйфория после успешной демонстрации телеграфа медленно уступала место привычной, тягучей усталости. Генералы и чиновники разъехались, увозя с собой доклады для Петербурга, а мы остались с километрами проводов, требующих постоянного надзора, и горой планов, которые теперь нужно было воплощать в жизнь.

Я сидел в кабинете, просматривая сметы на расширение линии до Серпухова, когда внизу послышался знакомый громоподобный голос, от которого, казалось, даже оконные стёкла начинали вибрировать в рамах.

— Принимай гостей, Тула-городок! Да не с пустыми руками, а с прибытком!

Дверь распахнулась, и на пороге возник Фома. Следом за ним, сдержанно улыбаясь и снимая шляпу с широкими полями, вошёл Игорь Савельевич — в добротном купеческом кафтане тёмно-синего сукна, расшитом по краям золотой тесьмой.

— Егор Андреевич! — Фома шагнул ко мне, раскинув руки для объятий. — Слышали, слышали уже! Весь город гудит! Говорят, вы молнию оседлали и заставили её письма носить! Поздравляю с победой!

Я поднялся навстречу, искренне радуясь их визиту. В этом мире интриг и шпионских игр эти двое были островком надёжности и здравого смысла.

— Не молнию, Фома, а гальванический ток, — поправил я, пожимая его крепкую, как камень, руку, от которой едва не хрустнули мои костяшки. — Но суть ты уловил верно. И откуда узнали только⁈ Рад видеть вас обоих. Проходите, садитесь. Матрёна! Чаю нам, самого лучшего!

Игорь Савельевич пожал мне руку с уважительной осторожностью, словно боялся, что я теперь тоже под напряжением. Сам же окинул оценивающим взглядом мой кабинет, сам себе кивнул, переступая порог.

— Великое дело сделали, Егор Андреевич, — произнёс он серьёзно. — Я, признаться, думал, блажь учёная. А оно вон как обернулось. Купцы между собой шепчутся, что генерал Давыдов из Помахово ответ получил быстрее, чем успел трубку раскурить.

— Было такое, — кивнул я, приглашая гостей к столу. — Но давайте о земном. Как Уваровка? Как торговля?

Фома степенно уселся в кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом, и выложил на стол объёмистую кожаную папку, развязывая тесёмки.

— Уваровка цветёт и пахнет, Егор Андреевич, — начал он, доставая несколько листов, исписанных аккуратным почерком Степана. — И не только навозом, уж простите за прямоту, но и деньгами. Народ работает так, что щепки летят. Помните, как мы начинали? Десяток покосившихся изб, огороды заросшие, народ голодный и злой? А теперь… — он всплеснул руками. — Теперь у нас уже сорок дворов! Сорок! Люди идут отовсюду — из соседних деревень, из дальних губерний. Слухи разошлись, что в Уваровке барин справедливый, земли хватает, работы полно, а жизнь сытая.

Он наклонился вперёд, понизив голос до заговорщического шёпота, хотя в кабинете кроме нас троих никого не было:

— Степан наш — молодец, надо сказать. Железный мужик. Всё по расписанию, всё по науке, как вы велели. Севооборот соблюдаем строго — где в прошлом году рожь была, там нынче клевер посадили, землю подкормить. Урожай, Егор Андреевич… — он покачал головой с восхищением. — Я в жизни такого не видывал. Вырос минимум вдвое! Не просто чуть-чуть, а именно вдвое, местами втрое! Амбары, которых, к слову, построили еще два — трещат от зерна! Пшеница такая густая пошла, колосья тяжёлые, зерно крупное. Продали излишки купцам