— Молчи! — рявкнул средний степняк на левого и обратился к нам. — Простите его, сын третьего племянника брата Повелителя Крыма и Великой Степи еще юн, и будет наказан за свою несдержанность!

Полного кретина пушки вразумить не в силах, но людей посообразительнее — запросто.

— Хан милостив! — вернулся к основной теме. — Он дает тебе выбор, старец. Выдай одного человека — одного! — прокричал цифру особенно громко. — И мы уйдем! Твои стены останутся целы, твои монахи — живы, твои иконы не будут осквернены. Мы верим в Великого Тенгри, но не хотим ссориться с твоим Богом.

— Ошибаешься, слуга хана, — равнодушно ответил игумен, и я невольно залюбовался той мощью и спокойствием, которые в этот момент излучал этот седенький сухой старичок с больными зубами, геморроем и склонностью к чревоугодию. — Ты говоришь о «выдаче» так, словно торгуешься на базаре за барана. В ограде сей, — обвел рукою стену. — Мы не торгуем душами, врученными нам Господом на хранение. Григорий Палеолог — любимое чадо Церкви и наш брат во Христе.

Я ощутил, как на глаза навернулись слезы от поднявшейся в душе волны света, тепла и благодарности. Не к игумену, но ко всей Святой Руси и так радушно и с открытой душой встретившим и принявшим меня жителям ее.

— А что до вашего войска и вашей никчемной пушки… — игумен приосанился и воинственно ухмыльнулся. — Вы угрожаете мне разрушением стен? Что они нам? Положив всё свое войско ваш хан может попытаться сравнять их с землей, но он не сможет разрушить Веру, что живет в наших сердцах. Все, что вы можете — отнять нашу земную жизнь, но вы не в силах отнять жизнь Истинную! Вы пришли за одним человеком, но, подняв руку на Дом Божий, вы объявите войну самому Господу! И это — война, которую вам не выиграть!

Глава 24

Первая волна штурма была «проверочной»: в ней участвовало с полтысячи степняков, длилась она с полчасика, и по ее тогам под стенами монастыря осталось лежать сотни три врагов, а у нас даже не ранило никого. Отличный результат, который придал нам морального духа. Время сейчас к шести вечера, степняки о чем-то совещаются, и мы предполагаем, что следующий штурм случится ночью.

Моральный дух и молитвы — это прекрасно, но от масштаба угрозы все мы все равно испытываем немалый стресс. Способы борьбы с ним известны, но я выбрал тот, что зовется «абстрагированием». Он же — «забалтывание». Место действия — «мой» участок стены. Я сижу на боевой площадке спиной к врагам и лицом к собравшимся во дворе людям. Ужин сейчас, мужики пироги с квасом жуют, а я — читаю тематическую лекцию:

— Кочевое нашествие подобно снежному кому. Отсутствие нормального, оседлого образа жизни не позволяет кочевникам выстроить на своих землях крепкую экономику. Убивать, грабить и гнать завоеванных людей в полон — вот единственный для них способ не помереть с голоду. Кочевое нашествие от этого работает и усиливается лишь до тех пор, пока степнякам есть чего завоевывать и кого грабить. Каждое удачное завоевание подпитывает нашествие припасами и новыми, желающими грабить и убивать, разбойниками — в том числе и из тех, кто до нашествия жил вполне праведной жизнью на земле. Покуда усилия кочевников направлены на земли процветающие, с которых есть чего взять, нашествие продолжается. По пути, однако, кочевникам встречаются люди, которые не хотят, чтобы их грабили и убивали — навроде нас с вами, братцы.

«Братцы» хохотнули и приосанились. Сильно, прости-Господи, сомневаюсь на самом деле, что мужики больше половины моей лекции понять в силу отсутствия образования смогут, но здесь это и не важно: достаточно говорить уверенно и громко, а «заумность» речи только усилит эффект «забалтывания» — понять-то ее честно пытаются все, я аж отсюда слышу, как мозги скрипят.

— Степное войско от этого истощается и редеет. Имеется и другой источник истощения — за завоеванными землями кого-то обязательно нужно оставить держать пригляд. И не одного важного мурзу, но и дружину его. К тому же среди степняков имеется немало таких, кто, награбив как следует, пытается заселиться в нормальный дом и укутаться в уважаемые одежды. В другой поход такого уже не погонишь — он привык жить сытой покойной жизнью, и степняком таким образом считаться более не может. Вот так, начинаясь с малого, волна кочевого похода постепенно пополняется свежими силами и припасами, что дает ей возможность идти дальше. Стоит такой орде добраться до менее обжитых, скудных людьми да припасами земель, как она сразу же начинает пожирать саму себя: внешнего, так сказать, врага более не осталось, добра более взять негде, а значит нужно переделить добро уже нажитое. Вот поэтому, братцы, даже та Золотая Орда, иго которой с Руси снял дед Государя нашего, Иван Васильевич третий этого имени, будучи колоссальной, простирающейся от моря до моря, империей, не протянула долго. Какие-то два-три столетия для государства это что, возраст? Руси Святой, слава Богу, уж шестое столетие, и запомните мои слова — стояла Русь, стоит, и стоять будет до самого Второго пришествия!

Оставив мужиков переваривать пирожки и лекцию — самые умные тем, кто поглупее основные тезисы как смогут перескажут — я спустился со стены и направился к жилищу батюшки игумена на ужин «узкого начальственного круга», совмещенный с планеркой.

— Здравствуй, батюшка, — поприветствовал я встреченного у лестницы на второй этаж «административного здания» келаря.

В апартаменты игуменские лестница ведет, и туда же батюшка келарь путь держит.

— Виделись, но все одно здравствуй, Гелий Далматович, — улыбнулся он. — Паству окормляешь? — кивнул в сторону недавнего «лектория».

— Паству пастырь окормлять должен, — улыбнулся я в ответ. — А я — так, от мыслей нехороших отвлек. Полезно на врага не как на стоящего пред тобою опасного разбойника смотреть, а как бы издалека, как на малый кусочек великого творения и замысла Божьего.

Исторического процесса.

Не только мужики мои лекции своим вниманием удостаивают (а у них и выбора нету, ежели барин слово молвить