На следующий день сделка была совершена. У стряпчего в конторе, в присутствии всех сторон, бумаги были подписаны, печати поставлены. Графиня Полонская, с трудом сдерживая слезы. А я стал владельцем огромного, полуразрушенного особняка на Казанской, обремененного, как тут же выяснилось, целой кипой застарелых долгов по налогам и закладным. К потере ожерелья пришлось плюсовать еще 33 тысячи — на погашение закладных.

— Вас надули! — простонал Кокорев, который присутствовал при сделке и теперь изучал долговые расписки. — Владислав Антоныч, эти долги стоят почти столько же, сколько само колье!

— Ничего, — я усмехнулся. — Заплатим. Считай это нашим первым взносом в благотворительность.

Когда я объяснил Кокореву, зачем мне нужен этот дом, он был поражен моей новой затеей.

— Приют? — он удивленно крякнул. — Тарановский, ты меня удивляешь. Я думал, ты делец, а ты, оказывается, святой.

— Это тоже дело, Василий Александрович, — ответил я. — И мне нужна ваша помощь.

Я изложил ему суть дела. Объяснил, что хочу сделать все быстро, пока я еще в Петербурге. Кокорев, будучи человеком не только хватким, но и широкой души, загорелся.

— Сделаем! — гаркнул он, ударив кулаком по столу так, что у нотариуса подпрыгнула чернильница. — Такое дело — святое! Деньги найдем!

Через полчаса мы оказались в его кабинете на Литейном, и Кокорев тут же, не сходя с места, начал действовать. По его приказу гонцы полетели во все концы Петербурга. Он созывал «своих» — купцов-миллионщиков, старообрядцев, промышленников. Тех, кто жертвовал на церкви и больницы и для кого слово Кокорева значило много. Одновременно он послал за архитектором и за своими подрядчиками.

Через два часа его кабинет гудел, как улей. Купцы, выслушав мой рассказ, соревновались в щедрости, вписывая в подписной лист суммы с тремя и четырьмя нулями. Архитектор, молодой и талантливый, уже набрасывал эскизы перепланировки, превращая мрачные графские покои в светлые классы и спальни. Подрядчики спорили, где дешевле достать кирпич и известь.

Я смотрел на эту кипучую, созидательную деятельность и был спокоен. Я запустил механизм. Кокорев, с его деловой хваткой и связями, теперь не дал бы этому делу заглохнуть. Он все сделает в лучшем виде.

Расстались мы уже под вечер. Но, когда я уходил, Василий Александрович догнал меня на лестнице.

— Ты вот что, Владислав Антоныч, — сказал он, понизив голос. — С долгами по дому не спеши. Есть у меня тут один знакомый стряпчий, змей, а не человек. Он эти закладные может так по судам затаскать, что кредиторы сами рады будут от половины отказаться. Сэкономим тебе копеечку.

Я лишь усмехнулся. Даже в благотворительности мой друг Кокорев оставался купцом. И это было прекрасно. Определенно, я оставлю свое новое детище в самых надежных руках.

Глава 20

Глава 20

Вся эта суета с покупкой особняка на Казанской, с детьми, с внезапным планом по организации приюта, захватившая нас с Ольгой, стала на несколько дней спасительной отдушиной. Она дала выход той бешеной энергии, что не находила применения, позволила на время забыть о главном — о том, что моя судьба все еще висит на волоске, и решение по ней принимается в полной тишине за стенами Зимнего дворца.

Но дела с Кокоревым и архитекторами были улажены, подрядчики получили первый аванс, и механизм благотворительности был запущен. И как только это произошло, ко мне вернулась она. Гнетущая, нервная, разъедающая изнутри тишина. Ожидание.

Прошло еще несколько дней. Я не находил себе места. Бродил по роскошным апартаментам «Демута» как зверь в клетке, то брался за газеты, но не видел букв, то пытался обсуждать с Ольгой будущие планы, но сам не слышал своего голоса.

Раннее утро. Я стоял у окна, глядя на еще спящий, серый Петербург, и в сотый раз прокручивал в голове тот разговор в императорской библиотеке. Что они решили?

Дверь в гостиную открылась без стука.

Это было так неожиданно и так нарушало гостиничный этикет, что я инстинктивно потянулся к халату, наброшенному на кресло, где в кармане лежал револьвер.

На пороге стоял полковник Липранди. Он был в полной парадной форме, что для столь раннего часа было более чем странно. Его лицо, как всегда, было непроницаемо, но я уловил в его глазах новое, незнакомое мне доселе напряжение.

— Собирайтесь, господин Тарановский, — сказал он коротко, не переступая порога.

Я замер. Сердце пропустило удар, а затем гулко ухнуло вниз.

— Куда?

— Вас ожидают в Мраморном дворце.

Мраморный дворец. Не Зимний. Резиденция Великого князя Константина Николаевича. Значит, решение принято. И оглашать его будет он.

— Причина визита? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Мне не доложили, — отрезал полковник. — Приказано доставить вас немедленно.

В его голосе не было ни намека. Ни угрозы, ни ободрения. Просто факт.

Через десять минут я, одетый в черный сюртук, уже сидел в закрытой карете. Ольга, бледная, с огромными испуганными глазами, успела лишь перекрестить меня у двери.

Соколов сел напротив. Мы ехали в полном молчании по пустынным утренним улицам, мимо редких извозчиков и дворников с метлами. Я смотрел на серые фасады домов, на свинцовую воду каналов. Что это? Финал? Награда или арест? Меня выслушали и решили, что такой опасный авантюрист должен сгнить в крепости? Или… или моя дерзкая ставка сыграла? Мраморный дворец… Если вызывает он, это может быть и хорошим знаком. А может, ему просто поручили объявить мне высочайшую немилость. Пан или пропал. Я до боли сжал кулаки, чувствуя, как под ногтями хрустит тонкая кожа перчаток.

Карета остановилась под массивным, облицованным серым гранитом портиком Мраморного дворца. Нас встретил флигель-адъютант Великого князя. Он коротко кивнул Липранди:

— Полковник, вы свободны. Можете ожидать в караульном помещении.

Липранди козырнул, поднеся к виску два пальца в белоснежной перчатке, и я остался один, следуя за адъютантом по гулким, не таким помпезным, как в Зимнем, но более строгим и деловым коридорам. Сердце колотилось где-то в горле.

Адъютант остановился у массивной двери из темного дуба и, не стуча, открыл ее.

— Господин Тарановский, Ваше Высочество.

Я вошел и замер. Картина, открывшаяся мне, говорила сама за себя и не сулила ничего хорошего.

Это был не кабинет для аудиенций, а скорее личный штаб. Огромная