— Какая-то она сегодня странная. Взвинченная, — Татьяна тоже что-то заметила.

— Письмо отца впечатлило? — пошутила Казуэ. — Кстати, я не знала, что Рузвельт тоже верит в идею мировой войны. Или этот прогноз на самом деле имеет под собой основания?

— Я думаю, он бы имел основания, если бы мы начали проигрывать слишком быстро. А главное, если бы у нас не было своей воли.

— В смысле?

— Представь на нашем месте микадо. Он захватил Сан-Франциско, но его начали теснить, и тут Германия предлагает помощь.

— Зачем ей?

— Зачем ей перехваченный союзник Англии? Зачем ей деньги от проданной техники и товаров? Зачем ослабление САСШ, которые метят и на место Берлина в мировой экономике, а в случае большой заварушки и от союза с Англией, скорее всего, не откажутся? А тут война чужими руками, нужно просто помочь. И плевать, кто в итоге победит, если конфликт затянется еще хотя бы на год.

Не хотелось признаваться, но когда-то я и сам так думал. Просто втянуть бывших врагов в бойню на чужом континенте, ослабить сразу двух потенциальных противников, и плевать на мораль. Спасибо Татьяне и Николаю, что помогли мне взглянуть на ситуацию по-другому.

— А дальше уже все, как писал Рузвельт, — кивнула Казуэ. — Мы-то не станем умирать за чужие деньги, а вот микадо… Он бы смог убедить свою совесть, что это ради блага Японии.

— Впрочем, — заметил я, — что-то мне подсказывает, что Рузвельт не столько занимался прогнозами, сколько пытался залезть ко мне в душу. Тот мой рассказ про мировую войну стал довольно популярен в узких кругах. И если предположить, что это и есть мой главный страх, то удар в него — это крайне разумное решение.

— Поэтому он в начале еще и писал, что вы всегда думаете о России! Не стал говорить прямо, но хотел, чтобы вы обязательно подумали, как эта мировая война ударит по Родине, — Буденный нахмурился.

Я кивнул, оценивая, как Семен научился читать вторые и даже третьи смыслы. Раньше за ним такого не водилось, но чего только нельзя добиться, если начать тренировать мозги.

— Значит, ответим отказом, — подвел итог Огинский.

— Или не ответим, — предложила Казуэ. — Пока они ждут ответа, мы только выиграем пару лишних дней.

— Но покажем, что боимся.

— Но лишние дни.

— Не думаю, что САСШ будут хоть на час останавливать переброску своих войск, — остановил я спор. — Как бы Рузвельт ни верил в свою хитрость, нести ради этого убытки он не будет. А остановка армии — это десятки и сотни тысяч долларов на ветер. Так что мы ответим. И будем ждать гостей… Кстати, есть новости, сколько?

— Предварительно Першинг решил бить с запасом. Сто тысяч идут на Луизиану. Остальные силы, около четырехсот тысяч, двумя колоннами на Калифорнию.

— Полмиллиона! — выдохнула Казуэ. — Все-таки сколько же солдат они собрали!

— Если бы мы с вами довоевали до конца 1905 года, то наши армии в Маньчжурии были бы не меньше, — я поделился небольшим инсайдом из своего времени.

— Все равно! Полмиллиона! И только на Луизиану — сто тысяч. А у нас тут три полка — даже два, так как немцы уплыли куда-то в верховья Миссисипи.

— Не два полка, а два полка и добровольцы, — напомнил Огинский. Вот любят же они с Казуэ попрепираться. — Людей тут много, сражаться готовы почти все, и это без учета тех, кто постоянно подъезжает в Новый Орлеан из других штатов.

— Именно! Новобранцы, без опыта!

— Сейчас им нужно не воевать, а готовить укрепления и строить логистику. Если справимся, если прикроем все направления, то даже сотне тысяч тех же новобранцев севера будет непросто с нами справиться.

— Хотелось бы верить, — Казуэ вздохнула, беря себя в руки, а потом первой обратила внимание, что у меня в руках сжато еще одно письмо.

— Точно, ты же говорил, что еще государь написал, — Татьяна проследила за ее взглядом.

— Я слышал, брат рассказывал, — добавил побледневший Огинский, — что Николай Александрович хотел написать еще после Перу, но не успел… Случился Новый Орлеан и фактически устроенная нами революция.

— Даже страшно, что там может быть, — с тем же настроем добавила княжна.

Казуэ и Буденный выглядели гораздо спокойнее. Первая не испытывала особого пиетета перед монархом другой страны, второй просто не привык обращать такое внимание на чужое мнение. И я в чем-то был похож на них обоих. Должен был быть похож, но вместо этого нервничал, как Татьяна и Огинский. И когда я только успел стать настолько дворянином? Почти на полдня отложил чтение просто из-за того, что не знал, как себя вести, если Николай примет в штыки наше решение по Новому Орлеану.

Вот серьезно! И что делать тогда? Откатывать назад? Не могу — по той же причине, почему мы не могли принять предложение Рузвельта, даже если бы тот сразу обещал нам не «посмотреть», а готовый мирный договор… Отказаться от планов на новый титул? Лишиться старого? А если меня отлучат от Родины, перекроют поток добровольцев и торговлю. Помножат на ноль все, что я делал в этом времени и поставят перед выбором, либо смириться, либо пойти против своих. Самый мерзкий и подлый выбор из возможных.

Однако я сделал свой выбор, еще когда карабкался на ящики площади Лафайет. Сделал, поверив не только в себя, но и в других, не только тут, но и дома… Все! Кажется, я накрутил себя уже гораздо больше, чем нужно. С противным треском я развернул длинный белый лист и, сверяясь с ключом, начал зачитывать сообщение.

— Его высокопревосходительству броневому генералу Вячеславу Григорьевичу Макарову. С великим удовольствием читаем и слушаем новости об утверждении русского присутствия в Новом Орлеане, где Вы с божьей помощью и доблестью русского оружия смогли освободить этот город от тирании Северо-Американских Штатов. Сие действие приносит не только справедливость, но и является проявлением истинного патриотизма и мудрости. В признание Ваших заслуг перед Престолом и Отечеством, Мы повелеваем пожаловать Вам Орден Святого Владимира 2-й степени с мечами, дабы это служило примером для всех Наших верных слуг.

Я сделал небольшую паузу. Остальные слушатели даже немного расслабились — кроме Огинского. Он обратил внимание, что нас хвалят только за Орлеан, но никак не за морскую победу и остальные дела. Словно эти успехи были зачтены в счет какого-то