Городские огни становились реже, сменяясь тёмными полями и оливковыми рощами. Машина свернула на узкую гравийную дорогу, шины зашуршали по камням. Гранди почувствовал, как холод сковывает грудь. Это не был путь к тюрьме или тайному убежищу ОВРА. Слишком далеко, слишком пустынно. Две другие машины отстали где-то по дороге, оставив их Lancia в одиночестве, её фары прорезали тьму. Гранди стало не по себе, его инстинкты кричали об опасности, но он всё ещё цеплялся за надежду, что это какая-то проверка, запугивание.

Машина замедлилась и остановилась посреди виноградников, чьи листья серебрились под лунным светом. Двигатель заглох, и тишина навалилась, нарушаемая лишь слабым стрекотом сверчков. Агенты рядом с Гранди вышли, их сапоги захрустели по гравию. Офицер открыл дверцу Гранди и жестом велел ему следовать.

— Выходите, — сказал он голосом, лишённым эмоций.

Гранди шагнул на землю, его туфли слегка увязли в мягкой почве. Воздух был прохладным, с лёгким сладковатым ароматом спелого винограда. Он оглядел виноградники — бесконечные ряды лоз, звёзды над головой, холодные и равнодушные. Ни машин, ни зданий, никого. Только они.

— Что это? — Гранди повысил голос, в нём прорвалась тревога. — Если вы думаете, что можете меня запугать, вы ошибаетесь. Я требую объяснений!

Офицер не ответил. Он шагнул ближе, его рука медленно потянулась к кобуре на поясе. Гранди почувствовал, как кровь застыла в жилах. Его разум метался, цепляясь за обрывки мыслей. Это не арест. Это не допрос. Это нечто иное, нечто окончательное. Он отступил на шаг, его голос стал громче, почти отчаянным.

— Вы не посмеете! — крикнул он. — Я Дино Гранди! Муссолини узнает об этом! Вы заплатите за свою наглость!

Офицер остановился, его глаза сузились, но в них не было ни гнева, ни сомнения — только холодная решимость. Он вытащил пистолет, чёрный Beretta M1934, его металл тускло блеснул в лунном свете.

— Дуче уже всё решил, — сказал он тихо, почти равнодушно. — Вы слишком много говорили, синьор Гранди. Слишком много слушали.

Гранди открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Время словно замедлилось. Он увидел, как офицер поднял пистолет, как его палец лёг на спусковой крючок. В голове промелькнули лица — братья из ложи, Пьетро Бадольо, его семья в Болонье. Он хотел крикнуть, бежать, но ноги словно приросли к земле. Выстрел разорвал тишину, резкий и оглушительный. Пуля вошла в лоб, и Гранди рухнул, как подкошенный, его тело тяжело ударилось о землю. Кровь растекалась по траве, тёмная в лунном свете. Офицер шагнул ближе, его лицо осталось бесстрастным. Он прицелился ещё раз и выстрелил, добивая. Второй выстрел был лишним — Гранди уже не двигался.

Офицер убрал пистолет в кобуру, его движения были механическими, словно он выполнял рутинную задачу. Он посмотрел на тело Гранди, лежащее в траве, глаза которого, открытые и пустые, смотрели в звёздное небо. Двое агентов стояли неподалёку, их лица были такими же бесстрастными.

— Уходим, — коротко приказал офицер.

Они вернулись к машине, её двигатель заурчал. Lancia тронулась, оставив тело Гранди среди виноградников под равнодушным взглядом звёзд.

Гранди был мёртв, но его смерть была лишь началом. В Риме, где заговорщики говорили вполголоса, где ОВРА плела свои сети, новости о его исчезновении скоро дойдут до братьев ложи. Кто-то из них, возможно, уже знал, что их круг сужается. Виноградники, где лежал Гранди, хранили тишину, но Рим уже дрожал от надвигающейся бури.

Рим утопал в ночной тишине, но в Палаццо Венеция, резиденции Бенито Муссолини, горел свет. Муссолини сидел в одиночестве, его фигура, обычно внушительная, казалась слегка сгорбленной. Лампа с зелёным абажуром отбрасывала мягкий свет на его лицо, подчёркивая глубокие морщины. В руке он сжимал перьевую ручку, но не писал — его взгляд блуждал где-то за пределами стен, за пределами Рима, в мире, который он стремился подчинить своей воле.

На столе лежала тонкая папка с грифом ОВРА, секретной полиции, чья сеть агентов проникала в каждый уголок Италии. Муссолини знал её содержимое наизусть: имена, даты, обрывки разговоров, перехваченные в масонских ложах, в задних комнатах кафе, в коридорах власти. Слово «предательство» разъедало его мысли, словно кислота. Дино Гранди, человек, чья дипломатическая ловкость открывала двери в европейские столицы, оказался в этом списке. Муссолини стиснул челюсти, его пальцы так сжали ручку, что она хрустнула. Гранди был не первым, кто вызвал подозрения, но его измена ранила глубже. Он был не просто соратником — он был частью фундамента, на котором Дуче возводил свою империю. И всё же этот фундамент дал трещину.

Муссолини откинулся в кресле, прикрыв глаза. В тишине кабинета его мысли текли, подобно тёмной реке, унося его к воспоминаниям о первых годах фашистского движения. Тогда всё казалось проще: толпы, скандирующие его имя, враги, которых можно было сокрушить одним выступлением, одной демонстрацией силы. Но теперь, спустя годы, он видел измену повсюду. Она пряталась в уклончивых взглядах министров, в осторожных речах дипломатов, в шёпотах заговорщиков, плетущих свои сети втайне. Масонские ложи, эти очаги интриг, давно вызывали у него отвращение. Он терпел их, пока они служили его целям, но теперь они осмелились говорить о его свержении. Гранди, с его вкрадчивой манерой и умением молчать, был среди них. Муссолини вспомнил, как тот уклонялся от прямых ответов на заседаниях Большого фашистского совета, как его глаза избегали взгляда Дуче. Это была не просто нерешительность — это была измена.

— Они думают, что могут остановить меня, — пробормотал он. — Они ошибаются.

Он поднялся и подошёл к карте, висевшей на стене. Абиссиния, эта непокорённая земля, была обведена красным карандашом. Завоевание Абиссинии должно было стать триумфом, доказательством величия новой Римской империи. Муссолини видел в этом не просто военную кампанию, а символ: Италия, возрождённая под его руководством, должна была сокрушить слабых и показать миру свою мощь. Он провёл пальцем по карте, вдоль линий, обозначавших будущие наступления. Генерал Эмилио Де Боно, верный, но медлительный, уже готовил войска в Эритрее. Итальянские самолёты сбрасывали бомбы на абиссинские деревни, а склады с химическим оружием, несмотря на протесты Лиги Наций, были готовы к использованию. Победа была близка, но её нужно было ускорить. Время работало против него.

Муссолини вернулся к столу и открыл папку с военными планами. Наступление должно начаться немедленно —