Она остановилась, перевела дыхание. На щеках проступил румянец — то ли от жара костра, то ли от моего вопроса.

— Интересы дела, Петр Алексеич, — ответила она, снова принимаясь за работу, но уже не так уверенно. — Усиление России — это новые рынки для Морозовых.

— Не только, — я покачал головой. — Ваши приказчики делают свое дело. За деньги. А вы вкладываете в это душу. Не спите ночами, рискуете состоянием, ссоритесь с самыми влиятельными людьми Европы. Ради чего?

Она высыпала молотый порошок в медный кофейник, залила водой из фляги и поставила его на угли. Долго молчала, глядя на огонь.

— А разве не первое дело для жены — помогать мужу в его начинаниях? — наконец тихо произнесла она, не глядя на меня.

Я застыл с открытым ртом. В горле пересохло. Ни кокетства, ни намека — деловая констатация факта. Мой мозг, привыкший просчитывать ходы и парировать колкости, дал сбой. Хотелось перевести все в шутку, но любая фраза казалась мальчишеской и нелепой.

— Кофе готов, — сказала она, снимая кофейник с огня. Плотная, ароматная пенка поднялась до самых краев.

Я фыркнул, пытаясь скрыть замешательство, и снова уставился на огонь. Она сделала вид, что ничего не заметила, и аккуратно налила густой, черный как деготь напиток в две маленькие серебряные чашки.

— Осторожно, горячий. И гуща на дне.

Первый глоток обжег. Вкус был непривычным — горьким, сильным, но за этой горечью скрывалось тепло, разлившееся по телу, проясняющее мысли и прогоняющее усталость. Я смотрел на эту женщину, которая только что, между делом, объявила меня своим мужем, и впервые за долгое время не знал, что сказать.

Допив кофе до густой, терпкой жижи, скрипнувшей на зубах, я демонстративно пропуская намек Анны мимо ушей, погрузился в тягучее, неловкое молчание. Она тоже молчала, деловито собирая свою походную утварь. Однако слова ее — «помогать мужу» — впились в мозг.

Мой взгляд вернулся к ней. Уставшая, с тенями под глазами, но несгибаемая. Она тащила на себе всю финансовую и логистическую махину этого безумного похода, рисковала состоянием семьи, а в перерывах варила мне кофе у костра. Буднично, словно так и надо. Настоящая русская женщина.

И что с этим делать? Благодарить? Странное, почти забытое чувство. Я привык платить — деньгами или привилегиями, должностями. А как отблагодарить за преданность, которую не купишь? Кольцо с бриллиантом? Соболья шуба? Пошло и банально. Ответ должен быть необычным. Подарки не покупают. Их создают.

Мой взгляд упал на ее кофейное хозяйство: почерневшая от копоти сковорода, тяжелая ступка, медный кофейник с осадком на дне. Грубо. Неэффективно. Долго. Целый ритуал, зависящий от случайностей. Чуть передержал на огне — получил угли. Не додержал — кислую бурду. И эта вечная гуща, от которой никуда не деться. Мозг инженера, привыкший все оптимизировать, взбунтовался. Процесс можно и нужно улучшить. Сделать его точным, предсказуемым. Изящным. Достаточно рассказать о том как можно сразу обжарить кофе и можно его хранить значительно дольше. Сокращая время на готовку в разы.

Идея родилась целиком, в готовом виде: маленькая технологическая революция в одной серебряной чашке. Устройство. Совершенное в своей простоте и логике, в моем мире его бы назвали сифонной кофеваркой. Или венской. Или гейзерной. Неважно. Сейчас, в этой голландской грязи, оно станет моим. И называться будет по-другому. «Русская кофеварка». В пику всем этим турецким и венским традициям.

Я вскочил, забыв обо всем, и ринулся в свой штабной фургон. Анна удивленно посмотрела мне вслед, но я уже ее не замечал, погруженный в мир расчетов.

На чистом листе бумаги, среди карт и донесений, пальцы сами выводили первые наброски. В основе лежала простая и дьявольски элегантная физика. Никакого кипячения, никакой гущи.

Две емкости, соединенные трубкой. Нижняя, металлическая, с водой. Верхняя, стеклянная, с молотым кофе. Стоит поставить конструкцию на огонь, как вода в нижней колбе закипает, превращаясь в пар. Давление растет, и пар вытесняет еще не кипящую, но уже горячую воду вверх по трубке. Словно гейзер, вода пробивается сквозь кофейный порошок, заваривая его — быстро, при идеальной температуре, не давая напитку перегореть и отдать горечь.

Весь процесс занимает минуту. Снимаем с огня. Нижняя колба остывает, пар внутри конденсируется, его объем резко уменьшается, создавая в колбе вакуум. И это разрежение, как невидимый насос, втягивает готовый кофе из верхней колбы обратно вниз. На пути его встречает фильтр, отсекающий всю гущу.

На выходе: в нижней колбе — чистый, ароматный, идеально заваренный напиток. В верхней — бесполезный кофейный жмых.

Я смотрел на эскиз, охваченный азартом творца. Это было красиво, логично и, черт возьми, почти невозможно в походных условиях XVIII века.

Я вызвал Нартова. Он вошел усталый и злой, пахнущий машинным маслом. Андрей взял протянутый ему чертеж.

Он долго смотрел, его брови медленно ползли вверх.

— Петр Алексеевич… — он поднял изумленный взгляд. — Вода сама вверх, сама вниз… Что за фокус?

— Физика, Андрей Константинович. Просто физика. Сделаем?

Он снова уставился на чертеж, его мозг инженера уже разбирал мою фантазию на детали, нащупывая слабые места.

— Сделать-то можно… — неуверенно протянул он. — Корпус, подставку, трубку — выточим. Но вот это… — он ткнул пальцем в верхнюю колбу. — Стекло. Да еще такой хитрой формы. Да еще жаропрочное. Где мы его в поле возьмем? Лопнет на первом же огне.

Он был прав, и это была первая стена, в которую уперлась моя затея.

— Дальше, — его палец переместился на соединение двух колб. — Тут нужно уплотнение, которое и жара не боится, и вкуса не дает. Кожа прогорит. Пробка из дерева рассохнется.

Вторая стена.

— Фильтр, — он уже вошел в раж, методично расстреливая мою идею. — Бумага размокнет. Ткань пропустит мелкую пыль. Нужна металлическая сетка. Очень тонкая. У нас нет такой проволоки, чтобы сплести надежную.

— Наконец, нагреватель, — он ткнул в основание конструкции. — Костер даст неравномерный жар, от которого стекло треснет. Нужен ровный, контролируемый огонь. Масляная лампа даст копоть.

Он замолчал и посмотрел на меня как хирург, констатирующий смерть на операционном столе. Четыре технологических тупика. Четыре гвоздя в крышку гроба моего изящного проекта.

Я посмотрел на чертеж. Нартов был прав по каждому пункту. Логика кричала, что проект мертворожденный. Но благодарность, смешанная с упрямством, оказалась сильнее.

— Значит, будем решать, — сказал я. — По пунктам.

Неделя до Антверпена пролетела как лихорадочный инженерный марафон. С заходом