Мальборо хотел было возразить, но Харли остановил его жестом.

— Подумайте! — его голос окреп. — Мы перестаем быть агрессорами, мы становимся защитниками христианского мира от новой ереси, ползущей с Востока. Нашей целью станут раскольники! Антихрист, что якшается с басурманами-турками и строит свои дьявольские машины!

Он развернулся, и его глаза горели.

— Франция! Людовик, «христианнейший король», не сможет открыто выступить на стороне «врагов веры» против воли Папы. Мы выбиваем у русских их главного союзника!

Палец переместился на раздробленную Германию.

— Мелкие князья, заигрывающие сейчас с русскими, не посмеют пойти против Рима. Мы снова соберем под знамена Империи всю Германию и Италию!

Он посмотрел на Мальборо.

— И главное, герцог, — моральное право. Любую нашу агрессию мы обернем в богоугодное дело. Захватнический поход станет священной миссией, а мы получим то, чего нам так не хватало — безупречный повод.

Савойский задумчиво кивнул. Он, как никто другой, понимал силу религиозного фанатизма.

— И тогда, — Харли поднял скомканный «Гаагский Вестник», — мы сможем использовать их же оружие. Их памфлетам мы противопоставим папские буллы. Их глашатаям — наших проповедников. Мы обратим их «бумажную» войну против них самих.

План был хорош. Безумный, отбрасывающий Европу на триста лет назад, он в новых условиях был единственным, который мог сработать.

— Но Папа… — подал голос голландец. — Климент XI — хитрый политик. С чего ему поддерживать нас?

— А мы не будем просить, — усмехнулся Харли. — Мы создадим условия, при которых он не сможет отказать.

И впрямь, с чего Папе Клименту XI, этому хитрому итальянскому лису, ввязываться в их авантюру? Он вел свою сложную игру, лавируя между Францией и Австрией, и усиление императора было последним, чего он желал.

— Он откажет, — констатировал Савойский. — Ему выгоднее слабая, раздробленная Германия, а не единая империя под нашим знаменем. Он боится нас не меньше, чем русских.

— Значит, страх перед последствиями отказа должен перевесить страх перед нами, — Харли откинулся в кресле, сплетая пальцы в замок. — У нас есть три ключа от ворот Рима, господа. И мы используем их все. Одновременно.

Он повернулся к Евгению Савойскому.

— Ключ первый — сталь. Ваше сиятельство, ваши полки стоят в Ломбардии, в одном переходе от Папской области. Я не призываю к вторжению, Боже упаси. Достаточно… учений. Масштабных маневров на самой границе, с демонстративной переброской артиллерии. Пусть его святейшество, выглядывая из окон Ватикана, видит блеск австрийских кирас. Пусть почувствует холод стали. Это освежает мысли.

Савойский криво усмехнулся. Этот язык он понимал.

— Ключ второй, — Харли посмотрел на голландского представителя, — золото. Вернее, его отсутствие. Папская курия по уши в долгах у флорентийских и генуэзских банкиров. А те, в свою очередь, по уши в кредитах на амстердамской бирже.

Голландец понимающе кивнул.

— До Рима должны дойти слухи, — медленно чеканил слова Харли, — что крупнейшие торговые дома Амстердама и Лондона выражают «крайнюю обеспокоенность» политической нестабильностью в Италии. И рассматривают возможность… пересмотра кредитов. Без всяких угроз. Лишь «глубокая обеспокоенность». Пусть папский казначей представит его святейшеству, что случится, если главные кредиторы вдруг потребуют вернуть долги. Все разом.

Два ключа — кнут и еще один кнут, военный и финансовый. Но Харли приберег главный.

— И наконец, ключ третий, — он понизил голос, и все в комнате невольно подались вперед. — Искушение. Мы предложим ему то, о чем Рим мечтает со времен Великого раскола.

Он сделал паузу, наслаждаясь эффектом.

— Мы предложим ему унию.

Мальборо удивленно вскинул бровь.

— Вы серьезно, Харли? Заставить этих упрямых схизматиков признать верховенство Рима?

— Живыми — никогда, — согласился Харли. — А вот побежденными, униженными, стоящими на коленях… они будут готовы на все. Мы убедим Папу, что после нашего победоносного похода, когда Россия будет сломлена, мы принудим их царя принять католичество. В обмен на сохранение короны.

Он обвел их горящим взглядом.

— Подумайте! Для Климента XI это шанс войти в историю величайшим из понтификов! Папой, который спустя семь веков воссоединил Церковь! Который вернул заблудшую многомиллионную паству в лоно истинной веры! Ради такой цели он с готовностью благословит наш поход. Да что там — он сам наденет латы и поведет войска!

План был чудовищен в своем цинизме и гениален в простоте. Он бил по его тщеславию Папы.

— Сталь, золото и душа, — подвел итог Савойский. — Против такого не устоит ни один смертный. Даже в папской тиаре.

План был принят. Отчаяние сменилось воодушевлением. Они снова были в игре.

— Итак, господа, — Харли поднялся, давая понять, что совет окончен. — Приступайте.

Они расходились, уже не глядя друг на друга, снова превратившись из союзников по несчастью в хищников, готовых к охоте.

Оставшись один, Харли подошел к камину и долго смотрел на огонь. Затем достал один из листков «Гаагского Вестника» и бросил его в пламя. Бумага вспыхнула, и на мгновение на ней проступили четкие, простые буквы.

Он не испытывал к русским ненависти. Наверное, больше восхищение их наглостью и энергией. Именно поэтому их следовало уничтожить — в его упорядоченном мире не было места для подобных аномалий.

Сев за стол, он отодвинул в сторону пустые бокалы и разложил чистый лист бумаги. Обмакнув перо в чернильницу, он на мгновение задумался. Затем его рука пришла в движение. Быстро, без помарок, на бумагу ложился который через неделю, отпечатанный по всей Европе, должен был разжечь пожар.

Он выводил заголовок, пробуя каждое слово на вкус.

«О неслыханных жестокостях и ереси московитского царя-антихриста, что несет чуму и погибель всему христианскому миру…»

Глава 2

Весна 1708 года

Наш исход из Гааги смахивал на хорошо срежиссированный скандал. Известие о том, что русское и французское посольства пакуют чемоданы, не дожидаясь закрытия конгресса, грянуло как гром среди ясного неба. Голландцы, хозяева этого балагана, метались по ратуше, хватаясь за головы: их мероприятие превращалось в фарс. Англичане с австрийцами заявляли официальные протесты, однако их уже никто не слушал. Главные действующие лица покидали сцену, оставляя статистам разбираться с разбросанным реквизитом. Какой-то голландский чиновник попытался вручить Петру ноту протеста, но царь так хлопнул бедолагу по плечу, что тот едва не сложился пополам, и громко позвал всех пить водку «за вечный мир».

Утром, едва первые лучи солнца окрасили черепичные крыши Гааги, наш «Императорский обоз» тронулся. Грохот просыпающихся машин, шипение пара, глухие команды офицеров — стальная армада, медленно выползая из своей временной берлоги, разворачивалась на парижский тракт. Теперь, однако, мы