Впрочем, я и не собираюсь ничего опровергать. Как говорили римляне: «Oderint, dum metuant» — пусть ненавидят, лишь бы боялись. У Царственного Великого деда был «Чернокнижник Брюс». Его боялись так, что и через три века мрачную Сухаревскую башню обходили десятой дорогой.

Или вы думаете, что публичные казни в эти времена устраивали потому что властям было скучно или они были повышенной кровожадности? Нет. Просто так нужно было. Простые времена и простые нравы. Дед мой Пётр Великий мятежным стрельцам на Красной площади головы рубил лично. Толпа впечатлилась и осознала. Царь-батюшка суров, но справедлив. Бузить не стоит. Государь не дрогнет вдруг что.

— А куда же вы дыбу-то у нас заказывали? Медведя будите азбуке обучать? — возвращает мне Ушаков улыбку.

— Ну дыба ваша в операционную не вместится. Её в механическую поставят. А на ком говорящем её испытать у меня имеется.

Гость смотрит насторожено.

Заговорщицки говорю:

— Я на ней прочность материалов буду проверять. Для науки. Но, подыграйте мне Иван Андреевич. Сами понимаете. Нужно чтоб кое-кто…

Делаю неопределённый жест. Понимай, как хочешь.

Ушаков оттаивает, кивает.

Вот и славно.

— Вы как установят пришлите мне знающего человека, — говорю уже громко, — надо ему будет моим опыт обращения с дыбой передать.

— Конечно, Ваше Императорское Высочество, — твёрдо отвечает Ушаков, — я и сам приеду посмотреть на ваши упражнения.

— Спасибо, Иван Андреевич. Не хотите ли чаю? — отвечаю «радостно», наблюдая у кого из моего окружения глазки забегают, — и давайте как при дедушке, по-простому.

— С удовольствием, Петр Фёдорович.

Приглашаю пройти.

Надо и мне свою Сухаревскую башню построить. Нужно начертание дать архитектору. Что-то в готическом стиле. Я владетельный Герцог Гольштинии или кто?

Удаляемся в чайную комнату. В свете уже не меньше моей вивисекторской наслышаны о новой чайной церемонии. Матушка даже своего кофешнека Сиверса присылала перенять. Мог ли я не помочь своему земляку голштинцу? Лично. Карл Ефимович тётушке не просто камердинер, можно сказать друг, даже ближе Корфа. Такой человек и мне пригодится. Уже пригодился.

После третьей чашки «черного с молоком» отпускаю старика. Иван Андреевич — человек занятой. У него найдётся сегодня с кем поговорить на дыбе в Тайной канцелярии.

Да и мне пора.

— Иван Яковлевич, — подзываю свое главного охранителя, тот смущается, но привык, кивает молча, — привезённый Ушаковым станок установили?

— Да, Ваше Императорское Высочество, — рапортует Анучин, — так как вы и истребовали.

— Все бумаги и о чем оговорено на месте?

— Так точно, не извольте волноваться, — отвечает сержант.

Ага. Не будешь волноваться тут. Лучше сам проверю.

— Тогда, любезный Иван Яковлевич, прошу ко мне в механическую через пять минут Брюммера привести, — говорю вкрадчиво, — спокойно, мол я посмотреть пригласил.

Анучин, кивает, вытягиваясь во фрунт.

— Сам будь за дверью, с пистолем, в окно следи, но уши закрой, — говорю тихо-тихо, чтоб дошло, — если что не так исполнишь, то ты на дыбу следующий. Ты меня знаешь.

Иван сглатывает и кивает. Ну, о чем речь-то он не поймет, не знает он толком немецкого, но фасон держать надо. Пусть боятся и уважают. Вот Отто его место за гельсингфорские «геройства» показать нужно. Этот старый бретёр ещё и за Кильские не отчитался. Пора бы и призвать моего иудушку к ответу. И когда это лучше сделать как не на Антипасху?

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ПОДВАЛ МЕХАНИЧЕСКОЙ МАСТЕРСКОЙ. 10 апреля 1743 года.

Я расположился на стуле за верстаком. Анучин привел Отто. Они о чём-то шутили. Начал Иван понимать особенности службы при мне.

— О, Отто, здравствуй. Проходи, посмотри какую мне игрушку привезли, — «радостно» приветствую я гофмаршала.

Барон удивлённо проходит к дыбе.

— А ты, сержант, свободен пока, — бросаю я Анучину.

Иван, как и сговорено, прячется в темном коридоре, оставаясь недалеко от окошка закрытой двери. Молодец. Дело своё знает. И меня здесь всем обеспечил.

Отто не знает, как себя вести. Наш разговор с Ушаковым он слышал. Но, зачем здесь он — Отто фон Брюммер, барон и Андреевский кавалер? Ну, не буду томить моего «спасителя».

— Отто, тут мне на днях побратимы писем из полка привезли, — начинаю «издалека», — там обсказаны все грани твоего подвига.

Достаю стопку гербовой бумаги. Света немного. Но, то, что это не частные послания Брюммер видит. Сглатывает.

Вытаскиваю и кладу на верстак заряженный арбалет. У Отто шпаги с собой нет. Хорошо сработал Анучин. Но, нож может и быть. Хотя… куда он в случае чего денется.

Барон бледнеет. Пятится.

— Я тут все их свидетельства свел в кучу, и по минутам разложил, — говорю, глядя на Отто.

Между нами, ещё станки. На них ничего острого и тяжелого нет. Я подготовился. Так что не успеет он на меня броситься.

— А вот, кстати, ещё росписи твоих карточных успехов и долгов, — продолжаю давить, — касса моя цела, да в ней столько и нет, откуда дровишки?

— К… какие д-д-ровишки… — выдавливает из себя Брюммер.

Про дрова я сказал по-русски, но Отто уразумел. Учится, скотина. Ну, слушай тогда дальше.

— Золотые такие, — беру арбалет поднимаю его, выпаливаю резко, — французские?

Застыл Отто. Но, мечется. Глазки как забегали. Но, молчит, тварь. Заклинило.

— Ты не молчи, любезный. Облегчи душу. А то скоро от Ушакова мастер придёт, — он языки развязывать умеет, вот и дыба есть на месте…

Отто присев слегка, оглядывается. Крестится. Кажется, созрел фрукт.

Падает. На колени. Сука! Его так труднее достать. Верстак мешает. Встаю.

— Всё скажу! Попутал бес! Не губи, батюшка! — скулит старик.

Я на чеку, но вижу, что осел.

— Всё скажу! Только не говори Государыне-Матушке!

Понял гад, чем приход мастера из Тайной канцелярии грозит. Но, глаза уже не бегают.

— Анучин! — кричу, не отводя от своего гофмаршала глаз, — ты здесь?

— Здесь, Ваше Императорское Высочество! — кричит Иван.

— Подержи пока этого борова под прицелом!

— Держу уже, Цесаревич! — орет не по Уставу Лейб-Ккомпанец, впрочем, этого казуса ни в одном Уставе нет.

— Ну, Отто, пой, — говорю вкрадчиво, — Анучин, конечно, человек Матушки, но, немецкого не