Я опустился на колени рядом с койкой, взял ее безжизненную руку и прижал к своей щеке.

— Марьяна, — зашептал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, хотя внутри все дрожало. — Держись, слышишь? Не сдавайся. Скоро я привезу лекарство. Тебе просто нужно дождаться. Цепляться за жизнь во что бы то ни стало.

Ее веки дрогнули. Она медленно открыла глаза, мутные, лишенные всякого блеска, с красной сеткой полопавшихся капилляров. Они скользнули по моему лицу, задержались на мгновение, словно пытаясь что-то вспомнить, а затем закрылись. Из ее пересохших губ вырвался слабый, почти неслышный шепот.

— Зачем… мне жить… если… ты… забыл меня?

Ее слова пронзили меня, как кинжал. Мое сердце сжалось. Я забыл ее. Забыл о ее любви, о ее преданности. Оттолкнул. Выбросил прочь как надоевшего щенка. Предал ее. Чувство вины накрыло меня с головой, от него не было спасения, не было выхода.

— Не говори так, Марьяна, — пробормотал я, не отпуская ее руку. — Я не забыл. Я… я женюсь на тебе. Слышишь? Если поправишься, мы обвенчаемся. Даю тебе слово. Только дождись лекарства, сражайся!

Ее глаза распахнулись. В них, сквозь пелену болезни, вспыхнул огонек. Слабый, но живой. Ее тело дрогнуло, ее дыхание участилось. Рука, которую я держал, сжала мою.

— Главной… женой? — ее голос окреп, в нем появились нотки прежней Марьяны, упрямой и требовательной. — Мы обвенчаемся… А Нур? Твой брак с Нур… ничего не значит. Ведь так?

Я смутился. Горячая волна пробежала по моему лицу. Нур. И этот брак, заключенный по всем мусульманским обычаям, но такой чуждый для меня. Наш союз, который должен был стать фундаментом новой империи. Что теперь? Я обещал Нур царство, а Марьяне — женитьбу. Как совместить несовместимое? В голове все смешалось, мысли метались, как испуганные птицы. Успокаивал себя лишь тем, что Нур, вроде бы, не возражала против второй жены. Сама говорила: «у махараджи должно быть много жен и детей».

— Да, Марьяна, — выдавил я из себя, чувствуя, как внутри все сжимается. — Ничего не значит. Ты будешь главной женой.

Она улыбнулась. Слабой, почти призрачной улыбкой, но в ней было столько надежды, что я не мог не ответить ей. Эта улыбка, эта вера в меня, дали мне силы. Я должен ее спасти. Любой ценой.

Выйдя из лазарета, отдал приказ о подготовке к немедленному выступлению, попутно раздавая поручения. Со мной должен был пойти большой кавалерийский отряд. Самые быстрые кони, обязательно с подменой, самые выносливые казаки, лучшие люди Фейзуллы-хана. Две-три сотни. Зачетов, Муса — их обязательно. Время не ждет.

Вскоре ко мне подошла Нур. Ее глаза были полны беспокойства. Она была одета в дорожный наряд, в практичное и неброское сари с теплой накидкой, но даже в нем она выглядела царственно.

— Мое сердце, — произнесла она, ее голос был ровным, без единой эмоции. — Ты отправишься в Гоа? За лекарством для казачки? Я пойду с тобой.

Уже все знает! И откуда только? Впрочем, тут у стен везде уши.

— Нет, Нур, это будет долгий и опасный путь. Оставайся здесь. Майсуру нужна княгиня.

— Ты охладел ко мне, Питер? — с тревогой спросила она. — Из-за той казни? Из-за того, что я хотела возмездия? Или потому, что я показала тебе то, что ты не хотел видеть? — в ее голосе прозвучали нотки горечи. — Я знаю, что ты идешь не просто за лекарством. Ты хочешь бежать от меня, от того, что ты увидел. Но я пойду с тобой. Мой отец учил меня, что в пути можно заметить куда больше, чем во дворцах. И я не желаю, чтобы ты забыл меня. А народ Майсура… Он подождет. Столько лет уже ждал.

Ее слова были проницательны и точны. Она, как всегда, читала меня как открытую книгу. Да, в том числе я хотел бежать. Бежать от этого нового, пугающего образа Нур, от ее жестокости, от ее жажды крови. От своих собственных обещаний, данных двум женщинам.

— Хорошо, — сказал я, сдаваясь. — Но это будет трудный путь. Дороги размыты, реки разлились.

— Я не боюсь трудностей, мой атаман. Я дочь Типу Султана.

И она доказала свои слова. Путь до Гоа оказался испытанием не только для людей, но и для животных. Муссонные дожди обрушились на нас с новой силой, превращая дороги в непроходимые болота, а мелкие ручьи — в большие бурлящие реки. Деревья падали, перекрывая путь, грязь прилипала к сапогам, делая каждый шаг невыносимо тяжелым. Небо почти постоянно было затянуто низкими, свинцовыми тучами, из которых непрерывно лил дождь, стегая нас по лицам, проникая под одежду, заставляя дрожать от холода.

Переправы через разлившиеся реки были настоящим кошмаром. Вода поднималась до пояса, сбивая с ног, унося с собой лошадей, повозки пришлось бросить. Мы плыли, держась за уздечки коней, стараясь не потерять друг друга в мутном потоке. Муса, как всегда, был на высоте, он ловко управлял своей лошадью, перетягивая за собой веревки, которыми потом пользовались остальные.

Нур переправляли в специальной плетеной корзине, обшитой изнутри буйволиной кожей. Она была крепкой, водонепроницаемой, но когда ее спускали на воду, она начинала крутиться, как юла, подхваченная течением. Со стороны это зрелище напоминало аттракцион в Луна-парке. Нур, крепко вцепившись в края корзины, пыталась сохранять невозмутимость, но я видел, как ее лицо бледнело, а глаза испуганно метались. Однако она не произнесла ни слова жалобы, лишь сжала зубы, демонстрируя свою стойкость.

— Мое сердце, — сказала она мне после одной из таких переправ, когда мы вытащили ее из воды, мокрую и дрожащую от холода, — я видела этот ужас. Но я не сдалась. Ты видел?

— Видел, Нур, видел. Ты храбрая.

Наконец, после особенно трудной переправы через реку, разлившуюся до такой степени, что она походила на небольшое озеро, мы добрались до затерянного в горах водопада. Он низвергался с отвесной скалы, разбиваясь о камни внизу, создавая облако брызг, которые уносил ветер. Вокруг царила дикая, первобытная красота. Густые, влажные джунгли окружали нас со всех сторон, их зелень была настолько насыщенной, что казалась почти черной.