Тот самый Колян, которого я минуту назад наблюдал спящим под одеялом на своей койке.

Ну ни фига ж себе он Юлий Цезарь! Одновременно и в кровати спит, и в умывальнике боксирует… Я в способностях своего приятеля, конечно, не сомневался. Но чтобы такое…

Трудился Колян усердно. Тренер Вася по кличке «Молот», к которому я еще в восьмидесятых ходил в подпольную качалку, был бы им точно доволен. Несмотря на то, что в умывальнике было довольно прохладно, приятель весь взмок. Даже на майке вон расплылось мокрое пятно.

— А с каких это пор у нас спортзал в сортире, Антоныч? — вежливо поинтересовался я у друга. — И занятия по физподготовке нам, оказывается, на ночь перенесли?

Колян дернулся, обернулся и ошарашенно посмотрел на меня.

— Ты… ты как здесь? — растерянно заморгал приятель и откинул со лба прядь взмокших белобрысых волос.

— Да так… — уклончиво ответил я. — Променад себе решил на ночь глядя устроить… А тут ты…

Колян потупился.

Да уж. Маскировщик из него никакой. Товарищ перед тем, как отправиться на поединок фиг знает с кем, соорудил, конечно, под одеялом некое подобие скукожившейся в позе эмбриона суворовской тушки. И не будь я постарше и поопытнее, возможно, и повелся бы. Если не приглядываться внимательно — под одеялом один-в-один спящий кадет, умотавшийся после целого дня разнообразных занятий. Из ребят так точно никто ничего не заметил бы до подъема.

Но я-то был в училище уже по второму разу! Это я с виду только снова подросток безусый, а на самом-то деле — бывалый мент. И знал, что Колян никогда в жизни не будет спать, не раскинувшись вольготно. Он то и дело умудрялся распластаться на кровати звездочкой. Горячие парни не мерзнут. А порой «горячий» Колян и одеяло свое с подушкой ненароком во сне сбрасывал на соседа, за что потом поутру от него же периодически огребал.

В позе звездочки Антонов спал все два года, что мы с ним носили суворовскую форму. Сказалось, видать, детство, проведенное в семье советских любителей закаливания. А хмурый Димка Зубов, который спал с ним по соседству, однажды и вовсе сказал, что примотает Коляна изолентой к койке намертво, если тот снова швырнет во сне ему на лицо свое одеяло. Колян, помню, тогда жутко покраснел. Но что поделать? Таким уж он вырос.

Поначалу мы над приятелем только угорали. А вот когда однажды зимой на втором курсе где-то прорвало трубу, и мы в училище два дня сидели без отопления, Коляну можно было только позавидовать. Пока мы, отстукивая зубом, пытались хоть как-то согреться под одеялом, съежившись калачиком, товарищ невозмутимо валялся поверх него, закинув руки за голову.

— Хорошо-то как, пацаны! Свежо! — довольно сказал он, вздыхая и потягиваясь. — Здорово, когда не жарко. А то батареи так шпарили, что хоть яичницу жарь. У нас дома батя постоянно окна открытыми держит. В любую погоду!

— Заткнись, а? — стуча зубами, предложил соседу Димка и обратился ко всем нам: — Слушайте, пацаны… Может, башку в форточку высунуть, чтоб заболеть? Тогда, может, домой отпустят… А дома у нас тепло-о! Батареи шпарят — будь здоров!

— А я бы сейчас мороженки навернул, парни! — дул в свою дудку любитель свежего воздуха. И снова сладко потянулся. — Зимой мороженое — такой кайф, Димон!

Расстроенный Димка пульнул в Антонова подушкой.

* * *

— Колян! — покачал я головой. — Ну я ж тебе говорил: выкинь ты эту идиотскую идею из головы…

Я сразу просек, с чего вдруг у приятеля проснулся посередь ночи интерес к боевым искусствам.

Зуб точит на новенького наш Антонов. Все никак не может ему простить недавнее оскорбление своей возлюбленной — «Красотки». Готов поспорить, что в ближайшем увале он готовится поправить Лобанову хмурое личико. Потому и «двоечку» так усердно тренирует.

— Не вздумай! — коротко сказал я, на всякий случай прикрывая дверь умывальника и прислушиваясь, не идет ли кто. И предупредил: — Себе хуже сделаешь.

Колян открыл было рот, видимо, в намерении скормить мне какую-нибудь байку в духе: «Да я так просто…», но потом махнул рукой отвернулся.

— Все равно я его урою! — сказал он, стоя лицом к окну.

Совсем как тогда, когда он узнал о нападении гопников на его любимую учительницу.

М-да… Похоже, настроен приятель серьезно. Вон как кулаками махал, пока я не зашел неожиданно!

С Лобановым я, конечно, близко не был знаком. Но моя давняя чуйка опера безошибочно подсказывала, что лучше бы Антонову его не трогать. Выпишет люлей новенький нашему Коляну, как пить дать.

— Раньше за такое на дуэль вызывали, Андрюх! — глухо сказал Колян, повернувшись ко мне и сжав кулаки. Я заметил, как его озлобленное лицо покраснело, и на виске проступила пульсирующая вена. — А сейчас…

— А сейчас времена другие, Колян! — резко перебил я е го.

Я подошел к приятелю и встал рядом с ним.

— Ты пойми, — сменив тон на более дружелюбный, втолковывал я ему, как неразумному дитенку. — Ну разукрасишь ты ему морду, и что? Если сдаст он тебя — вытурят. Вот и все дела. И к тому же, сдается мне, Лобанов кулаками машет получше тебя. Еще не ясно, кто кого разукрасит. Так что не обессудь, если пары зубов недосчитаешься.

— Посмотрим! — мрачно заметил Колян. — Все равно! А вот раньше дуэли…

— Да и раньше дуэли не особо-то и поощрялись… — пожал я плечами. — Да и смысл в них какой? Вспомни Лермонтова. Из-за своего же скверного характера и пострадал. Прожил мужик в итоге всего двадцать семь лет. Даже тридцатник не справил. А мог бы кучу всего еще написать!

— Времена всегда одинаковые! — упрямо возразил Антонов. — А как же Пушкин? А его дуэль?

— А что Пушкин? — удивился я.

— Он вступился за честь своей женщины! — патетически воскликнул любитель бокса. — Я картину видел… «Последний выстрел» называется… Меня даже дрожь взяла. Вот какие раньше люди были! Ты читал Лермонтова? «Погиб поэт, невольник чести…»

Картину Волкова «Последний выстрел» я, разумеется, видел. Как, впрочем, и почти все. Раненый поэт, полулежащий на февральском снегу. Рядом с ним уже растекается лужица крови. Данзас-секундант, склонившийся