— Я… я не знал, — пролепетал он, и это было единственное, что он смог из себя выдавить. Пот теперь не просто капал, а струился по его вискам.

— Ну что вы, Павел Игнатьевич, откуда вам было знать? — я развел руками с самой обезоруживающей улыбкой. — Мы люди маленькие, дела делаем тихо. Не кричим о своих связях на каждом углу.

В этот момент я понял, что нужно добить его. Окончательно.

— Впрочем, — продолжил я задумчиво, — раз уж вы здесь, может, это и к лучшему. Мы как раз собирались отправить в Петербург с отчетом нашего писаря, Степана. Но вы, как официальное лицо… Ваше независимое заключение, подтверждающее эффективность метода, будет куда весомее. Представьте, какой это для вас шанс! Помочь государственному делу, быть отмеченным самим министром…

Я рисовал перед ним картину, которая одновременно и манила его, и пугала до смерти. Я предлагал ему не просто отступить, а стать моим союзником. Поневоле.

— Аникеев! Ты что там мнешься⁈ — не выдержал Хромой. Его звериное чутье подсказывало, что дело дрянь, что добыча уходит из рук. — Кончай бабские разговоры! Прикажи своим стрелкам опустить ружья, или мы…

— Молчать! — взвизгнул Аникеев, оборачиваясь к нему. В его глазах полыхали страх и ярость. Он, мелкий чиновник, впервые в жизни рявкнул на страшного рябовского пса. — Здесь я представляю закон! А вы — всего лишь охрана!

Хромой опешил. Он уставился на чиновника, не веря своим ушам.

— Что⁈ Да ты…

— Я сказал, молчать! — Аникеев вошел в раж. Унижение, которое он испытал, требовало выхода, и он нашел самую безопасную мишень. — Именем закона, приказываю вам и вашим людям отойти на сто шагов и не вмешиваться в работу комиссии! В противном случае я буду вынужден зафиксировать в протоколе попытку оказания давления на представителя власти!

Это был фарс. Жалкий, уморительный фарс. Рябовские головорезы, пришедшие грабить и убивать, теперь, согласно букве выдуманного на ходу закона, должны были охранять нас от самих себя.

Хромой побагровел. Он хотел что-то сказать, шагнуть вперед, но его остановил холодный, бесцветный голос Арсения Семеновича.

— Отойдите, — приказал приказчик своим людям. — Господин чиновник прав. Мы здесь лишь для содействия.

Он единственный понял все. Он понял, что игра проиграна. Что я переиграл их не силой, а умом. И сейчас лучшее, что можно сделать, — это отступить, сохранив хотя бы видимость достоинства, и доложить хозяину, что волк, на которого они охотились, оказался драконом.

Рябовские мужики, нехотя, злобно зыркая по сторонам, начали пятиться. Мои волки расступились, пропуская их, но винтовок не опустили.

Когда поляна очистилась, Аникеев, тяжело дыша, повернулся ко мне. Его взгляд был сложным. В нем все еще была жадность, но к ней примешались страх и что-то похожее на уважение.

— Итак, Воронов, — процедил он, вытирая рукавом потный лоб. — Что вы предлагаете?

— Я предлагаю соблюсти закон, Павел Игнатьевич, — ответил я. — Вот мои бумаги. Изучите их. Вот мой промывочный станок. Осмотрите его. Составьте ваш инспекционный акт. Я подпишу его, если там не будет лжи. А потом вы и ваши люди уедете. И мы продолжим работать. И платить десятину в казну. Как и положено честным промышленникам.

Он долго молчал, глядя на меня. Он взвешивал.

— Хорошо, — наконец выдохнул он. — Я изучу ваши бумаги. Здесь. И составлю акт.

Это была его последняя попытка сохранить лицо. Он не мог просто развернуться и уйти. Ему нужно было доиграть комедию до конца.

Следующие два часа превратились в сюрреалистическое представление. Аникеев сидел на пеньке, разложив на коленях бумаги Степана, и делал вид, что вчитывается в каждую строчку. Урядник стоял за его спиной, пытаясь изобразить на лице государственную важность. Арсений Семенович с непроницаемым видом прохаживался поодаль. А в ста шагах от нас, у кромки леса, мрачной толпой стояли рябовские бандиты, не понимая, что происходит. И над всем этим, как ангелы-хранители, возвышались мои волки с винтовками.

Наконец Аникеев встал.

— Что ж, господин Воронов, — сказал он тоном, в котором пытался смешать строгость и великодушие. — На первый взгляд, бумаги у вас в порядке. Хотя и требуют дополнительной проверки в конторе. Что до вашего… станка… он действительно эффективен. Но требует регистрации. Я составлю акт. Нарушений, влекущих за собой немедленное прекращение работ, я… не обнаружил. Но предписываю вам в недельный срок явиться в контору для окончательного урегулирования всех формальностей.

Он лгал, и мы оба это знали. Ни в какую контору я не пойду. Но это была формула мира. Почетная капитуляция.

— Непременно, Павел Игнатьевич, — с поклоном ответил я. — Как только появится свободная минута.

Он протянул мне на подпись акт, нацарапанный на коленке. В нем мутным, канцелярским языком было изложено, что комиссия посетила участок, осмотрела постройки и промывочный механизм, выявила некоторые процедурные недочеты, но в целом признала деятельность артели не противоречащей закону.

Я подписал.

— Всего доброго, господа, — сказал я, когда он, не глядя на меня, спрятал бумагу за пазуху. — Были рады видеть. Заходите еще. Только в следующий раз предупреждайте. Мы бы пирогов напекли.

Он ничего не ответил. Просто развернулся и пошел к своей лошади. Урядник и Арсений Семенович последовали за ним. Рябовская кодла, злобно сплюнув, потянулась следом.

Я смотрел, как они уходят. Как их процессия скрывается в лесу. Мои артельщики, до этого стоявшие как истуканы, не выдержали. Раздался один крик, потом второй, и поляна взорвалась ревом. Это был рев победы. Чистой, бескровной, унизительной для врага победы. Они бросились ко мне, качали меня, хлопали по плечам, орали что-то бессвязное и радостное.

Я стоял посреди этого ликующего хаоса, улыбался, пожимал руки, но внутри у меня было холодно, как в январскую ночь.

Ко мне подошел Игнат. Его волки уже растворились в лесу, исчезли так же незаметно, как и появились.

— Мы победили, командир, — глухо сказал он. — Как вам это удалось? — он смотрел на меня взглядом, который кричал, что он хочет знать всю правду.

— Нет, Игнат, — ответил я, глядя на тропу, где скрылся