— Есть беречь рацию, — ответил Максим.

Он догадался, почему Малоярославец, но вслух свою догадку высказывать не стал. Хватит с него и Ли-2.

Советское контрнаступление под Москвой, которое начнётся уже совсем скоро. Он не помнил точно, когда Красная Армия освободила Малоярославец (потом можно будет уточнить у КИРа), но уже понятно, что случится это в конце этого или начале следующего года. Так что и линию фронта переходить не надо. Просто дождаться своих.

Ночь выброски пришлась на двадцатое ноября, четверг.

К этому времени отряд был полностью экипирован и подготовлен настолько хорошо, насколько это вообще было возможно за столь короткий срок.

Даже получилось совершить ещё два ночных прыжка с парашютом, чему Максим был особенно рад, — его бойцы набрались опыта, а опыт в столь важном деле решает многое.

Как и все советские люди, Максим неоднократно читал и слышал о том, что в ноябре–декабре тысяча девятьсот сорок первого года на стороне Красной Армии мощно выступил русский «генерал Мороз». Мол, без него удержать Москву было бы гораздо труднее. Почему? Логика простая. Мы, русские и советские люди, к морозам и метелям привыкли, а для немцев — это чистый экстрим. Дополнительный фактор, заметно снижающий боеспособность вермахта. В общем, всё по старой поговорке, гласящей «что русскому здорово, то немцу — смерть».

В реальности (по крайней мере, в этой реальности, потому что до конца Максим так и не был уверен, что эта реальность — не альтернативная) всё оказалось немного иначе. Если не сказать, совсем иначе.

Уже вовсю катила вторая половина ноября, пятнадцатого числа началась вторая волна наступления немцев на Москву, а каких-то особенных морозов не наблюдалось.

Минус восемь, минус шесть, минус десять. Один раз было аж целых минус двенадцать. Несерьёзно. Даже в том будущем, которое лично для Максима стало прошлым, для Москвы и Подмосковья это бы считалось разве что чуть холоднее обычного. Всех дел — одеться потеплее, да питаться погорячее. Снег? А что снег? Обычный снежный покров, приятно под ногами скрипит, мы и не такое видали.

Опять же, осенней непролазной грязи конец пришёл. Смёрзлась она, дороги опять стали проходимы и для гусеничной и для колёсной техники, а уж для пехоты на своих двоих и вовсе речи нет.

Так что не надо сказок про жуткие морозы, не они остановили немцев под Москвой, а советские солдаты и весь советский народ. Мужеством своим и беззаветной любовью к Родине.

Эти мысли и настроение — про мужество и любовь — Максим и постарался вложить в головы своим подчинённым перед погрузкой в самолёт.

Долго не распинался, люди, по его мнению, были достаточно мотивированы на выполнение задания. Но слово поддержки никогда не помешает.

— Будем помнить о тех, кто сейчас бьёт немца в окопах под Москвой, — закончил Максим. — И о тех, кто не спит ночами, изготавливая боевую технику, оружие и боеприпасы на заводах, эвакуированных в тыл. Наша задача — помочь им. И мы это сделаем. Сделаем?

— Конечно, сделаем, командир, — ответил Герсамия за всех. — Даже не сомневайся.

— Тогда пошли, — приказал Максим.

Двести с небольшим километров от Москвы до Вязьмы десантный ПС-84 (Максим учёл свою ошибку и перестал называть этот самолёт Ли-2 даже в мыслях) преодолел меньше чем за час.

Ночь выдалась бесснежной, тоненький месяц только вчера родившейся луны прятался за плотными облаками, и землю внизу освещали лишь редкие по ночному времени вспышки выстрелов.

Впрочем, непосредственно над самой линией фронта самолёт прошёл, спрятавшись в облаках и только ближе к точке выброски начал снижение.

«Готовность две минуты» — показал штурман, высунувшись из кабины.

Максим показал ему большой палец — готовы, мол.

Штурман кивнул, скрылся, но вскоре появился снова. Прошёл в хвост самолёта, открыл дверь. Ледяной зимний воздух ворвался в салон.

«Пора!» — показал штурман.

Отяд — один за другим — покинул самолёт.

Максим прыгал последним.

Он знал, что высота выброски небольшая — всего около двухсот метров, поэтому времени на ориентировку после раскрытия купола остаётся не много.

Впрочем, ему, с его ночным зрением, хватило.

Внизу расстилался лесной массив. Заметив удобную поляну левее, Максим подобрал стропы и вскоре удачно приземлился на снег.

Сантиметров пятнадцать, отметил про себя. Нормально. И морозец не больше десяти градусов. Тоже нормально.

Он собрал парашют, прислушался.

Тихо.

А, нет, не тихо.

Что-то шебуршится в полусотне метров к северо-западу. Там, где уже деревья. Вернее, не что-то, а кто-то.

И я даже догадываюсь, кто, подумал Максим, направляясь в ту сторону.

— Kurwa, — явственно расслышал он, как только вступил под деревья. Далее треск ветвей и уже на смеси русского и польского. — Вот же курва!

Янек ругался шёпотом, но Максим всё равно его слышал.

Вскоре и увидел.

Радист висел метрах в трёх над землёй, зацепившись парашютом за ветви деревьев и раскачивался, надеясь, что парашют отцепится. Парашют не отцеплялся. Только густо слетал снег с веток.

— Тихо, тихо, — сказал Максим, подходя ближе. — Не дёргайся, Янек.

Поляк замер, повернул голову.

— Товарищ командир, — произнёс громким шёпотом. — Как вы вовремя!

— Я всегда вовремя, — сказал Максим. — Просто достань нож и перережь стропы. Здесь невысоко, упадёшь в снег.

Раздался приближающийся гул моторов.

Это их самолёт, развернувшись и снизившись метров до семидесяти-шестидесяти, снова заходил на круг, чтобы сбросить оставшееся снаряжение, упакованное в специальные резиновые мешки: палатку, дополнительную тёплую одежду, печку, продукты, боеприпасы, немецкое оружие и форму, лыжи.

— Тихо, — поднял руку Максим. — Повиси пока.

Поляк затих.

Пум. Пум. Пум. Пум.

Максим отчётливо слышал, где падают мешки. Засекал направление, примерно определял расстояние, запоминал.

Звук моторов стал удаляться, постепенно затих вдали.