В этот момент в палатку вошла Екатерина Тихоновна и, увидев меня с поднятой рукой, окликнула:

— Ева!

Небось, решила, что я Люсю хотела ударить. Наверняка со стороны это выглядело именно так.

Она дождалась, когда я опущу руку, и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— В Ленинскую комнату за мной.

Сама села на стул, а меня оставила стоять, как провинившуюся, и теперь разглядывали друг друга: она меня — я её.

Вероятно, искала на моём лице следы раскаяния. Разумеется, не нашла, и у неё появился тот самый взгляд неуверенного покорителя вершин.

— Ты не хочешь дать своим действиям какой-нибудь оправдательный повод?

Я усмехнулась.

— Я не собираюсь оправдываться. Оно никогда не выглядит искренне и воспринимается как ложь и неумение брать на себя ответственность. А ещё это подрывает доверие и делает нас слабыми и неуверенными. К тому же мне не в чем оправдываться перед вами. Вас там не было. Там вообще никого не было. Только я и он. Хотите верить ему? Это ваше право, но я — одна из тех, кто знает, как было на самом деле.

— Почему это никого не было? — взгляд Екатерины Тихоновны сделался удивлённым. — Пятнадцать комсомольцев в один голос заявляют, что ты ударила Виктораса. Ты это отрицаешь?

— Вы знаете, Екатерина Тихоновна, у врачей есть хорошая поговорка: нужно лечить не симптомы, а причину.

Она молчала около минуты, размышляя над моими словами, и, по-видимому, не приняв никакого решения, сказала:

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— А имею я следующее, — с вызовом сказала я, — кто из этих комсомольцев видел, как шахматы разлетаются в разные стороны?

— Несколько человек видели, как ты их швырнула, и тренер это подтвердил. Не понимаю.

— Весь мир видел, как американцы высадились на Луну. И что? Это ведь не значит, что они там побывали.

Взгляд Екатерины Тихоновны потерялся в прострации. Словно это не у меня, а у неё произошло эмоциональное выгорание.

Сколько продлилось бы её молчание, неизвестно, но, слава богам, минут через десять влетел, словно ошпаренный скипидаром, Артём. Открыл рот, намереваясь что-то сказать, но, заметив меня, хмыкнул и произнёс довольно-таки возбуждённым голосом:

— Ева, выйди. Екатерина Тихоновна, это срочно.

Очень вовремя явился. Как раз объявили обед, а я после таких перипетий всегда голодная, как медведь после спячки.

Сразу не ушла, задержалась в тамбуре и растопырила ушки, но Артём так тихо говорил, что кроме «бу-бу-бу» ничего не разобрала.

Едва наш отряд построился, как громкоговоритель выдал новое указание: всем построиться на плацу.

Плац! Обозвали поляну, заросшую травой между палатками, — плац. Но, вероятно, случилось что-то непредвиденное, раз все отряды начали торопливо занимать свои места.

Решила, что если, ни дай бог, кому-то пришло в голову пропесочить меня таким образом за шахматную партию — пошлю всех далеко и надолго.

Однако, как оказалось, всё было гораздо сложнее. Неизвестно откуда прибавилось офицеров в парадной форме. Майор Истомин появился и сделал несколько кругов, останавливаясь около каждого отряда и что-то напутствуя. Не обошёл и наш. Остановился, придирчиво осматривая каждого комсомольца и не переставая повторять:

— Стоять ровненько, понимашь. По сторонам не крутить головами, понимашь. На приветствие отвечать дружно, понимашь.

Заело пластинку. Но раз так часто начал повторять любимое словечко, значит, и в самом деле случилось что-то из ряда вон.

Я стояла позади всех в одиночестве. Люся то и дело кидала на меня обиженные взгляды и топталась на месте.

Я тронула впереди стоящего Виталика и шёпотом спросила:

— Что случилось? Не знаешь?

Он отрицательно помотал головой и сказал:

— Бурундуковая, ты была не права. Ты ударила комсомольца, перевернула шахматы. Твои заслуги не дают тебе права обходиться так со своими товарищами.

Я скривилась. Ещё один идейный, и ответила так, как это бы сделала Синицына:

— Не товарищ он мне. Понял?

— Бурундуковая, — попытался он мне что-то сказать, но я его перебила.

— Виталя, иди в жопу со своими наставлениями. Я доступно объяснила?

— Я…

— Головка от патефона.

Я развернулась и незаметно проскользнула за палатку. Стоять на жаре не хотелось, а пилотка не очень-то и помогала.

Но едва я легла на койку, в отдалении раздался шум двигателя, и явно пошло какое-то оживление. Как ни странно, любопытство во мне не проснулось, и я осталась лежать, слушая, как все отряды горлопанят кому-то приветствие. Кричали громко, но слов я всё равно не разобрала, просто подумала, что явилось какое-то начальство, и вот теперь-то и начнётся в лагере суматоха.

Давно было пора. Уже сколько дней, а народ дурью мается вместо соревнований. К тому же, совершенно не было понятно, где собирались устраивать прыжки в воду. Ну не с обрыва же в море! Или в Черноморское возить будут в плавательный бассейн? Вообще глупость. Могли и весь слёт там провести. Или в каком-нибудь пионерском лагере, выставив детишек на два сезона.

— Бурундуковая!

В палатку влетел запыхавшийся Северцев Иннокентий Эдуардович собственной персоной.

Я даже сглотнула от неожиданности и приподнялась на койке.

— Что?

— Немедленно выходи, мы с ног сбились тебя разыскивать. Лежит она. Сказано было стоять в строю.

Я почесала макушку, пытаясь представить, что происходит за пределами палатки и как это связано лично с моей персоной.

— Ева, вставай, — едва ли не взмолился Иннокентий Эдуардович. — Все тебя ждут.

— Меня? Зачем?

Северцев выудил из кармана платок, протёр им лоб и чуть ли не слёзно сказал:

— Ева, пожалуйста.

Что «пожалуйста», он не договорил, но мне стало понятно: произошло действительно из ряда вон выходящее, если НВПэшник лично бегает, разыскивая Бурундуковую.

Застегнула туфельки и перевела взгляд на Иннокентия Эдуардовича.

— Или мне ботинки надеть?

Он в это время вытирал платком лицо. Отнял руку, разглядывая обувь и махнул рукой.

— Иди так, только умоляю, давай быстрее.

Я оправила юбку и шагнула на выход. Обошла палатку и остолбенела. В первый момент показалось, что Артём и его шеф Михаил, который, вероятно, и приехал, когда я расслышала шум мотора, держат двумя руками портрет в полный рост. И не абы кого, а Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

А в следующее мгновение портрет повернул голову.

Мать моя женщина!

Так вот какие крики мне послышались. Все дружно приветствовали дорогого Ильича. Я знала, что Брежнев любил окунаться в народ, так что его телохранители с трудом оттаскивали в сторону, но