не ее нос и не ее губы.

Он не так глуп, не так беспечен. Он знал, что делает:

Пегги хочет остаться друзьями, так что ему нужно двигаться дальше.

И потом, она знает о Мэй. Эта ночь должна была случиться.

Хоть в чем-то он поступает правильно.

Он садится в постели, и в окно падает свет с улицы,

освещая изгибы лица Мэй, ее тела. Она слегка улыбается во сне,

и он думает: вот бы и он мог так мирно выглядеть во сне.

Его голову будто режут ножницами. На секунду он думает снова лечь,

обнять ее, притянуть поближе, может, поцеловать в висок, в лопатку,

сказать ей… Что он может ей сказать? Он тихо выскальзывает из постели ― но недостаточно тихо.

Она открывает глаза и ловит его руку.

― Все хорошо? ― шепчет она.

― Да, ― бормочет он. Собственный голос кажется ему резким, грубым. ― Спи.

Но она садится.

― Тебе что-нибудь нужно? ― спрашивает она. Она всегда спрашивает.

Их непохожесть душит его.

― Нет, все хорошо, ― говорит он.

Ее лицо в полумраке искажается.

― Извини, если… Я не знала… Я…

― Мэй, все в порядке…

― Все, что я сказала. Если это слишком. Извини… Я не хочу, чтобы ты… что-то подумал и…

― Все хорошо. ― И это правда. Это не ее вина. ― Правда. Все хорошо.

Она смотрит на него в темноте широко распахнутыми глазами.

― Честно?

― Да. ― И чтобы она поверила, он наклоняется к ней и целует ее в лоб, в губы.

Но у нее все равно такой испуганный вид, она так благоговеет перед ним, что он принимает решение.

Он снова целует ее, на этот раз сильнее.

― Мэй, все хорошо, ― шепчет он, целуя ее. ― Правда.

Они вместе валятся на постель, и он говорит себе: это к лучшему.

Он может построить что-то новое.

Возможно, думает он, все это было ради нее.

Ева

2014

Постепенно, день за днем, учеников у Евы становится все больше.

Поначалу в гостиной бабушки Цзяи собиралось меньше пятерых детей.

Но потом об уроках пошла молва, и детей становилось все больше и больше; теперь они занимают всю комнату, и Цзяи приходится уходить на кухню, пока занятия не закончатся.

Ева учит детей творить то, что им самим хочется: наброски, выполненные плавными, мягкими, смелыми линиями; акварели и картины маслом с тщательно прорисованными тенями; карандашные изображения всего, что только можно, ― от животных, персонажей мультфильмов и пейзажей до чудовищ и волшебства.

Кантонский Евы не так хорош, как ей бы хотелось, но она изо всех сил старается, чтобы детям было интересно.

Она помнит, что ей говорила мать: «Я хочу, чтобы это всегда было тебе в радость».

Еву пронзает воспоминание об улыбке матери: какой она была лучезарной, какой красивой, когда Ева перевернула холст, чтобы показать ей свою первую картину ― бушующий лавандовый океан, населенный сказочными морскими обитателями. «Ты так свободно выражаешь свой талант, ― сказала ей мать. ― Береги это в себе. ― И немного грустно добавила: ― Я в детстве так не могла».

Так что Ева говорит своим ученикам:

― Здесь вы всегда можете быть собой. ― И затем в точности повторяет слова матери: ― Я хочу, чтобы творчество всегда было вам в радость.

Однажды, после занятий, Ева разговаривает с бабушкой Цзяи и тетей Дороти.

― Мне кажется, я нашла свое призвание, ― говорит она. ― Впервые с… ― Она до сих пор не может произнести это вслух. ―…с двенадцати лет я чувствую, что мне есть ради чего просыпаться по утрам.

― Что-то мне подсказывает, что это только начало, ― говорит тетя Дороти. ― Пока это только соседские дети, но скоро пойдут и другие. Стоит подумать о более подходящем помещении для занятий. Начать брать деньги за уроки.

На пару секунд Ева задумывается.

― Если это будут местные дети… то я бы не хотела.

Тетя Дороти пожимает плечами.

― Почему? Я понимаю, что тебе нравится проводить время с детьми и ты не считаешь это работой. Но нет ничего плохого в том, чтобы на этом зарабатывать.

― Я знаю, что в этом нет ничего плохого, ― говорит Ева. ― Но…

― Но?..

― Мне кажется, моя мать бы так не поступила.

На лице бабушки Цзяи отражается любопытство; они почти не говорили о матери Евы. И Ева задумывается: что же отец рассказывал своей семье о девушке, которую полюбил и с которой завел семью на другом конце света?

Тетя Дороти мудро улыбается.

― Но так поступил бы твой отец.

И Ева думает, что она, возможно, права.

Они разговаривают за лапшой со свиными ребрышками, димсамами и жареной капустой в рыбном соусе.

Бабушка Цзяи отпивает чаю и, прожевав очередной кусок, задает Еве вопрос, которого та ждала.

― Дорогая, если ты не против, я бы хотела узнать больше о твоей матери. Джошуа почти ничего о ней не рассказывал. Какой она была?

В тот вечер, когда бабушка Цзяи легла спать, тетя Дороти приходит и садится рядом с Евой, которая готовится к завтрашним занятиям. Обеденный стол завален разноцветной бумагой, из которой Ева вырезает разные формы.

― Мне жаль, если тебе было нелегко, ― говорит тетя Дороти, ― говорить о матери.

Ева складывает из листа розовой бумаги прямоугольник, а затем квадрат.

― Ничего, ― тихо отвечает она. ― Я предполагала, что рано или поздно бабушка спросит.

― А ведь она права. Мы мало что знаем о твоей матери. Благодаря твоему отцу ― почти ничего.

Ева не отвечает, и Дороти продолжает:

― Судя по твоим рассказам, она была замечательной.

Ева берет ножницы и режет квадрат пополам. Из зеленого квадрата получается круг и два треугольника.

― Она бы очень тобой гордилась, ― говорит тетя Дороти.

Ева пытается найти подходящие слова, но не может. Она вдруг думает: Томми бы нашел что сказать. Что-то, что удовлетворило бы собеседника и при этом не выдало его истинных чувств. Но она не Томми.

Тетя Дороти вздыхает и берет Еву за руку.

― Я знаю, что не всегда говорю правильные вещи, ― говорит она. ― И я, наверное, никогда по-настоящему не пойму, что ты чувствуешь. Но я рядом. Если буду тебе нужна.

Позже Ева впервые за долгое время закрывает глаза, а открыв их, оказывается у дома в Примроуз-Хилл, где выросла ее мать.

Около полудня, солнце высоко. Она стоит на тротуаре через дорогу и смотрит в окно первого этажа, где маленькая девочка ― ее мать ― сидит у мольберта с