Я кивнул приказчику.

— Гаврила Никитич обещал содействие. Выделит нам людей. Не кабацкую пьянь, а надежных, трезвых мужиков. Официально — для помощи в оцеплении и охране. Понятно?

Арсений Семенович медленно кивнул.

— Гаврила Никитич окажет всяческую поддержку. Сколько нужно людей?

— Десятка хватит, — бросил я. — Но чтобы крепкие были. С ружьями. Но пусть на виду не держат. Мы идем с миром. С проверкой.

Я встал и прошелся по конторе, входя в роль.

— Итак, план действий. Завтра в восемь утра встречаемся у околицы. Вы, Арсений Семенович, со своими людьми. Вы, Захарыч, с десятниками. Я — с официальным предписанием. Мы подходим к нему на участок. Я, как официальное лицо, зачитываю ему бумагу о проведении инспекции. Требую допустить нас на участок для осмотра.

Я остановился и посмотрел на них.

— Дальше — три варианта. Вариант первый, самый маловероятный: он пугается и пускает нас. Мы заходим, находим тысячу нарушений — от незаконной печки до неучтенного золота. Я на месте составляю акт, опечатываю его «шайтан-машину», а его самого, под белы рученьки, уводим в острог. Участок переходит под надзор конторы до нового распределения. То есть, — я многозначительно посмотрел на приказчика, — в надежные руки.

— Вариант второй, — продолжил я, не давая им вставить слова. — Он отказывается нас пускать. Запирается в своей избе. Это — прямое неповиновение властям. Мы окружаем дом. Даем ему час на раздумья. Если не выходит — начинаем штурм. И тогда это уже не просто арест, а подавление бунта. Со всеми вытекающими.

Я сделал еще одну паузу.

— И вариант третий. Самый для нас удобный. Он встречает нас выстрелами. И вот тогда… — я взял со стола ту самую бумагу, что написал прошлой ночью, — вот тогда я достаю вот это. Официальное объявление его и всей его шайки вне закона. И тогда, господа, мы уже не инспекция. Мы карательный отряд. И можем делать все, что посчитаем нужным. Никто и слова не скажет.

В конторе повисла тишина. Урядник смотрел на меня с ужасом и восхищением. Он видел не просто план, а безупречный механизм, где каждая деталь была подогнана, а любой исход вел к одной и той же цели. Арсений Семенович молчал, но легкая, едва заметная улыбка тронула уголки его губ. Он, как ценитель тонкой работы, оценил изящество замысла.

— Хитро, Павел Игнатьевич, — наконец произнес он. — Очень хитро. Подкопаться будет невозможно.

— Я не хитрю, Арсений Семенович, — возразил я, напуская на себя вид оскорбленной добродетели. — Я стою на страже закона. А закон должен быть с кулаками.

— А золото, Павел Игнатьевич? — не выдержал урядник, и в его глазах вспыхнула жадность, пересилившая страх. — Если мы его возьмем… оно ведь… казенное?

— Казенное, Захарыч, казенное, — успокоил я его. — Но ты же понимаешь, учет — дело тонкое. Что-то может просыпаться при перевозке. Что-то окажется «низкой пробы». Думаю, на всех хватит. Если сделаем все чисто.

Я сел на свое место, давая понять, что совещание окончено.

— Итак, господа. Завтра в восемь. Будьте готовы. Мы идем вершить правосудие.

Они ушли. Урядник, все еще бледный, но уже с предвкушающим блеском в глазах. Приказчик — бесшумный и непроницаемый. Я остался один. Я снова налил себе настойки, но на этот раз пил медленно, смакуя.

Все было идеально. Я предусмотрел все. Я превращал грязный разбойничий налет в законную государственную процедуру. Я был не просто соучастником. Я был дирижером этого кровавого оркестра.

Глава 15

Я смотрел на этих двенадцать человек, и холодный пот, которого не было даже во время ночного боя, прошиб меня насквозь. Игнат привел не просто солдат. Он привел войну. В их глазах не было ничего, кроме пустоты и опыта. Такие люди не работают за еду и крышу над головой. Они сражаются за командира, которому верят, или за деньги, которые позволяют им забыться. И пока я не был для них ни тем, ни другим. Я был просто нанимателем. Чужаком, который пообещал заплатить.

Мои артельщики, мои работяги, сбились в кучу у крыльца. В их руках были топоры, но против этих двенадцати пришельцев они выглядели как дети с палками. Напряжение в воздухе стало таким плотным, что, казалось, его можно резать ножом. Один неверный шаг, одно неверное слово — и моя артель, мой маленький островок цивилизации, захлебнется в крови.

— Игнат, — сказал я ровно, не отрывая взгляда от глаз высокого мужика с перебитым носом. — Размести людей. Казарму почти достроили. Пусть располагаются.

Затем я шагнул вперед, прямо к ним. Я остановился в паре шагов от них, чувствуя на себе двенадцать пар оценивающих, колючих взглядов.

— Меня зовут Андрей Петрович Воронов, — сказал я громко и четко, чтобы слышали все. — Я хозяин этой артели. С этого дня — я ваш командир.

Я сделал паузу, давая словам впитаться в холодный вечерний воздух.

— Игнат объяснил вам условия. Еда, кров, жалованье серебром, вдвое больше, чем в царской армии. Но за это я требую три вещи. Первое — беспрекословное подчинение. Мой приказ и приказ Игната — закон. Второе — трезвость. Увижу пьяного на посту — выгоню в тот же день, без копейки денег. Третье — порядок. Вы теперь часть артели. Любая обида, нанесенная моим людям, — будет расцениваться как обида, нанесенная мне.

Я обвел их тяжелым взглядом.

— У нас один враг. Его зовут Рябов. Он хочет забрать то, что принадлежит нам по праву. Наша задача — не дать ему этого сделать. Вопросы есть?

Молчание. Высокий с перебитым носом, который, очевидно, был у них за старшего, чуть склонил голову. Это был не знак подчинения. Это был знак признания правил игры.

— Тогда — располагайтесь, — закончил я. — Ужин через час.

Они, не говоря ни слова, подхватили свои мешки и тюки с оружием и двинулись к новой, еще пахнущей смолой казарме. Мои артельщики расступились перед ними, как вода перед килем ледокола.

Вечером за столом царила странная атмосфера. Мои работяги и солдаты Игната сидели за разными концами длинного стола, как два враждебных племени. Между ними лежало невидимое поле отчуждения. Но когда Марфа поставила на стол огромный котел с дымящимся варевом из оленины и испекла в духовке свежий хлеб, напряжение чуть спало. Волки,