Ночью я не спал. Я сидел в конторе, и мы с Игнатом чистили и смазывали новое оружие. Десять солдатских винтовок. Тяжелые, надежные, с гранеными штыками. Против пугачей Рябова — это была совершенно другая война.

— Как ты их нашел? — спросил я, вгоняя шомпол в ствол.

— Таких, как мы, в любом губернском городе — пруд пруди, командир, — глухо ответил Игнат. — Армия выплюнула, а к мирной жизни не приспособились. Сидят по кабакам, ждут, кто наймет. На войну, на охрану каравана, на грязное дело… Я выбрал лучших. Тех, кто прошел Кавказ. Они порох нюхали.

— Они надежны?

Игнат усмехнулся безрадостно.

— Они надежны, пока ты им платишь. И пока видят в тебе силу. Потеряешь одно из двух — они уйдут. Или воткнут нож в спину, если противник заплатит больше.

Его слова были холодным душем. Я купил не верность. Я купил время.

Именно в эту ночь, когда я, вымотанный, наконец забылся тревожным сном, раздался стук в дверь. Не громкий, а настойчивый, царапающий. Я рывком сел, схватив нож. На пороге стоял Степан. Лицо его было бледным, как бумага, а в руке он держал сальную свечу, которая дрожала, отбрасывая на стены пляшущие тени.

— Андрей Петрович, — прошептал он, и голос его срывался. — К нам гость.

— Гость? Ночью? — я нахмурился. — Дозорные молчат.

— Он через болота шел, Андрей Петрович. Там, где и черт ногу сломит. Едва живой. Это мой человек. Из города.

Через минуту в контору ввели человека. Это был скорее призрак. Молодой парень, весь в грязи и тине, одежда превратилась в лохмотья. Он дрожал всем телом — то ли от холода, то ли от страха. Он рухнул на лавку, не в силах стоять. Марфа тут же сунула ему в руки кружку с горячим отваром.

— Митя, — сказал Степан, кладя руку ему на плечо. — Говори.

Митя сделал несколько судорожных глотков и поднял на меня перепуганные глаза.

— Беда, купец, — прохрипел он. — Они идут.

— Кто «они»? — спросил я, присаживаясь напротив.

— Чиновник… Аникеев. И урядник. Завтра поутру. С комиссией. Проверять вас.

Я почувствовал, как внутри все сжимается. Это было хуже, чем просто нападение.

— А с ними… — продолжал Митя, и голос его упал до шепота, — с ними люди купца Рябова. Двадцать человек. Для «охраны», как сказал урядник. Я в кабаке сидел, урядник там хвастался перед кабатчиком. Я все слышал. Они не проверять идут. Они вас брать идут. Сказали, если будете отстреливаться — объявят бунтовщиками и всех на месте положат. У них бумага от Аникеева есть.

Я смотрел на этого заморыша, на его трясущиеся руки, на его искренний ужас, и понимал — он не врет. Степан когда-то спас его от долговой ямы, и теперь этот парень, рискуя всем, принес нам весть.

— Спасибо, Митя, — сказал я твердо. — Ты спас нам жизнь.

Я достал из своего тайника несколько серебряных рублей и вложил ему в руку.

— Вот. Это тебе. Сейчас поешь, отдохнешь. А до рассвета Фома выведет тебя из леса другой тропой. Возвращайся в город и затаись. Никому ни слова.

Когда парня увели, я остался в конторе с Игнатом и Степаном. Елизара тоже позвали.

— Итак, — начал я, и голос мой звучал ровно, без тени паники. — У нас есть время до утра. Часов шесть-семь. Они придут не как бандиты, а как закон. С бумагой. Это их главный козырь. И мы должны выбить этот козырь у них из рук.

Я смотрел, как за Митей, ведомым бесшумной тенью Фомы, смыкается ночной лес. Дверь в контору тихо прикрылась, отсекая нас от остального мира. В маленькой комнатке, освещенной дрожащим пламенем свечи, повисла тишина, густая и тяжелая, как чугунный котел. Нас было четверо: я, Игнат, Степан и Елизар. Мой военный совет.

— Итак, — нарушил я молчание, и голос мой прозвучал глухо, будто я говорил со дна колодца. — У нас есть шесть часов до рассвета. Шесть часов, чтобы подготовиться к визиту.

— Двенадцать бойцов, десять винтовок, — Игнат инстинктивно коснулся прислоненного к стене оружия. — Мы можем их встретить. Можем положить всех до единого.

— И что потом, Игнат? — я посмотрел ему прямо в глаза. — Что мы скажем, когда через месяц сюда придет рота настоящих солдат с пушкой? Что мы, горстка старателей, перебили официальную комиссию, пришедшую с проверкой? Нас повесят на ближайших соснах как бунтовщиков, и никто даже разбираться не станет.

— Но они же сами идут убивать! — в голосе Степана зазвенели истерические нотки. Он вскочил, нервно заламывая руки. — Это же подлость! Ловушка!

— Вот именно, — я стукнул кулаком по столу, и пламя свечи метнулось в сторону. — Это ловушка. Хитрая, продуманная, юридически безупречная ловушка. Они придут не как бандиты. Они придут как Закон. С бумагой, с печатью, в сопровождении представителя власти. Это их главный козырь. И если мы ответим силой на их «закон», мы проиграем. Значит, мы должны лишить их этого козыря. Мы должны встретить их своим законом.

Я повернулся к Степану. Писарь стоял, осунувшийся, бледный, в его глазах плескался страх.

— Степан. Ты помнишь, как мы составляли челобитную на эту землю? Ты тогда сказал, что станешь моим щитом. Время пришло.

Я подошел к своему походному сундуку, достал из него бутылку красного французского вина, купленного Игнатом в городе для особых случаев, и две чистые глиняные кружки. Налил до краев. Одну протянул Степану.

— Вот. Это не водка. Это лекарство для ума.

Затем я достал чистую гербовую бумагу (которую также Игнат купил в городе), чернильницу, набор перьев. Разложил это перед ним на столе, как хирург раскладывает инструменты перед операцией.

— Ты — наш главный калибр сегодня, Степан. Ты должен сотворить чудо. Ты должен за одну ночь создать из ничего безупречную юридическую броню для нашей артели.

Степан смотрел то на вино, то на бумагу, и я видел, как в его потухших глазах зарождается искра. Не пьяный азарт, а вдохновение гения, которому бросили вызов.

— Что… что я должен написать? — прошептал он, беря кружку дрожащей рукой.

— Все! — я обвел рукой контору. — Ты