— Саня, не жди, — подгонял меня Белецкий, перезаряжая ружьё.

Неподготовленный человек в такой ситуации, прямо скажем, офигеет. Я даже не представлял себе, что на корнях и желудях можно так «раскабанеть».

Я взял упреждение по ходу движения кабана.

Выстрел, и кабан рухнул.

— Попал. Ну, и ещё раз с полем, сынок, — приобнял меня Юрий Фёдорович.

Если честно, мне, как человеку росшему без родителей, было приятно общаться с папой Тоси. Его наставления, советы, подколы были не злостные, а какие-то отцовские.

И уже вечером мы спокойно ехали на отцовском «Днепре» домой. У меня в рюкзаке замотанная голова кабана, оставленная мне в качестве трофея. А вот в люльке тихо и мирно спал Юрий Фёдорович.

— За гончих… ик, — говорил отец Тоси во сне, вспоминая застолье после загонной охоты.

И действительно, столько тостов, посвящённых природе, я никогда не слышал. Вообще, чувствуется, насколько тонко ощущается среди охотников единение с природой, их благодарность лесу, полю, даже добытому зверю. И сама охота не представляется каким-то убийством. Скорее ещё одним проявлением принципа «выживает сильнейший».

Заехав в гараж, я закрыл ворота и начал рассуждать. Мне нужно было каким-то образом доставить в дом Юрия Фёдоровича.

— Саня, а вот я говорил, что хотел пристрелить тебя?

— Раза четыре за сегодня, — тянул я за собой Юрия Фёдоровича, приближаясь к входу в дом.

— Угу. А ты мне говорил, что любишь Тосю?

— Тоже раза… четыре, Юрий Фёдорович.

В дверях нас уже ждали Серафима Григорьевна и Тося. Вид у них был почти как у комсоргов на партсобрании по случаю осуждения того или иного коммуниста.

— Мы чуть-чуть, — сказал я.

— Э, нет, сынок. Так и говори. Мы выпили много, съели тоже много. И вообще, мы были на охоте, — возмутился Юрий Фёдорович и постарался выпрямиться перед женщинами.

Получилось это у него совсем плохо, и он чуть было не рухнул назад.

— Совсем не стойкий оловянный солдатик. Заноси его, Саша, — покрутила головой Серафима Григорьевна.

Переступив порог дома, Юрия Фёдорович никак не мог успокоиться.

— Дорогая, а вот Саня сегодня добыл кабана. Вот его голова, — вытянул он перед собой рюкзак.

— Добытчики, — произнесла под нос Серафима Григоревна и повела наверх в комнату мужа.

Тося тоже смотрела на меня с укором.

— А чего случилось?

— Совсем ничего. Просто кто-то на радостях решил «развязать». Тебе мало одного случая с УАЗиком?

Господи, да что ж там такое произошло с этим УАЗиком⁈

— Чего все вспоминают этот рядовой случай?

Глаза Тоси округлились, и она вытолкала меня в гостиную.

— Рядовой, говоришь⁈ Поехал пьяный, в наряде, с дочкой начальника штаба. Ещё по дороге колесо потеряли, и задний мост на машине сломали.

На этом моменте Антонину и понесло. Да так, что у меня в голове наступило просветление. Во дурак-то был Клюковкин!

— Ладно. Это всё в прошлом.

— Вот зачем пить, Саша? Да ещё так!

— Успокойся. С твоим отцом для хорошей беседы и установления доверительных отношений выпили.

Тоня фыркнула, сложила руки на груди и подошла к окну в комнате.

— Смысл?

Как ей объяснить, что всё дело в отношении ко мне со стороны Юрия Фёдоровича. Того самого отцовского внимания, которого у меня никогда не было.

— Я не знаю, поймёшь ты или нет. Мне бы всегда хотелось, чтобы хоть кто-то пришёл ко мне в детский дом, в училище бы прислал письмо со словами «Привет, сынок!». Я был бы счастлив, если бы появился такой человек. Будь он дядей, дедушкой или тестем. Но именно как отец. А сегодня я это почувствовал. И как видишь, я же сейчас после застолья на УАЗиках не езжу.

— Поездил бы ты у меня. Мне и… вертолётов хватает, — ответила Тося и села на диван.

Возникла небольшая пауза, нарушаемая только звуками хода стрелки часов на стене. Антонина продолжала сидеть задумчивой, поправляя изредка волосы.

— Есть не хочешь? — спросила Тося.

— Нет. Шулюма и шашлыка хватило. Кабанчик был килограмм на 150, — ответил я и начал снимать куртку.

Всё же два дня на охоте придали телу не самый приятный аромат.

— Тось, я в баню. Со мной пойдёшь? — спросил я.

— Я уже мылась.

— А я тебя мыться и не зову, — подмигнул я.

Тоня подняла на меня глаза. Сначала сильно нахмурилась, надув щёки. Но в глазах-то огоньки взыграли.

— Ну пошли, — улыбнулась Белецкая.

Пожалуй, у меня давно не было такого приятного отпуска, когда я смог отдохнуть и телом, и душой. Родители Антонины — прекрасные люди, к которым я по-настоящему проникся всей душой.

Загрузившись через месяц на борт Ил-76 в Чкаловской, я спокойно занял привычное место у иллюминатора. Очередной рейс на войну в полной людьми грузовой кабине.

Осмотревшись, я увидел перед собой молодых ребят, нескольких девушек и парочку умудрённых опытом полковников, следующих вместе со мной в Хмеймим. Пока что у всех весёлые разговоры и радужные ожидания от заграничной командировки.

— Ты уже посчитал, сколько заплатят? — обратился один лейтенант к другому.

— Да. Хватит ремонт сделать. У меня сосед в Афгане на машину заработал. А тут говорят больше дают. Да и обстановка спокойная.

— У меня ротный тоже говорил, что через местных что угодно можно достать…

Мало кто в самолёте горячо выражал желание выполнить интернациональный долг, но и такие присутствовали.

— А вы первый раз в Сирию? — спросил сидящий рядом со мной капитан.

— Нет. В отпуске был, теперь обратно еду.

— Я вот тоже. В Афганистане не был, но сюда попросился сам, — ответил капитан.

— Почему захотели?

— Знаете, а что ещё должен делать офицер? Это наша жизнь — война, служба. Как минимум, лучше, чем командовать ротой в инженерной учебке, — ответил он.

Может и прав капитан. Но лучше на войну без веских на то оснований никогда не проситься.

Ил-76 мягко коснулся полосы и начал пробег. Срулив с полосы, мы начали двигаться в направлении стоянки. В иллюминаторе можно было увидеть, как преобразилась база.

Стоянки самолётов и вертолётов приведены в порядок. Все борта разделены между собой габионами, а дежурные экипажи стоят в отдельных капонирах. Командно-диспетчерский пункт покрашен и отремонтирован, а штаб