Я поднял глаза от чертежа и посмотрел на дальний берег Иртыша. Там, в степи, где-то скрывался раненый Кучум со своими мурзами. После неудачного штурма Кашлыка и гибели Карачи они отступили, но я не сомневался — вернутся. К тому времени острог должен стоять.

В голове крутились цифры. Для стен понадобится не меньше трёх тысяч брёвен, каждое длиной в четыре сажени. Для башен — ещё восемьсот. Для боевого хода — доски, много досок. Хорошо, что лес рядом, но рубить, обрабатывать, возить… Я прикинул — если поставить на дело сотню человек, разделить на артели: одни валят лес, другие обрабатывают, третьи возят, четвёртые ставят… При хорошей погоде и слаженной работе можно управиться за два месяца.

В остроге мы обязательно сделаем место для стрельбища. Такое, как сейчас в Кашлыке, но больше и удобней. Расположим его вдоль северной стены, подальше от жилых изб и пороховых складов.

Пороховые погреба… Это отдельная забота. Их нужно копать глубоко. Крыша двойная, с земляной насыпью между слоями. И обязательно в разных концах острога, чтобы если одни склад загорится от диверсии или несчастного случая, другие уцелели.

Небо начало темнеть, с Иртыша потянуло сыростью. Я направился к своей избе, продолжая обдумывать детали. Не сделать ли амбразуры в стенах — не слишком большие, но достаточные для пищали или даже пушки? Лестницы на боевой ход — не меньше четырёх, по одной у каждой стены. Навесы над боевым ходом хотя бы частичные, чтобы защитить стрельцов от дождя и снега…

Столько всего нужно предусмотреть, столько рассчитать. Но мы справимся. Должны справиться.

* * *

Три струга медленно шли по Иртышу, держась ближе к правому берегу. Тяжелые суда сидели глубоко в воде. На бортах виднелись новые дощатые щиты, прибитые поверх обычных бортов. Щиты эти поднимались выше человеческого роста, оставляя лишь узкие щели для наблюдения и стрельбы.

Мурза сидел за стволом березы, чувствуя, как холодная сырость земли проникает сквозь халат. Рядом, растянувшись цепью вдоль опушки мелколесья, притаились его воины. Пятьдесят человек. Каждый уже держал наготове лук с наложенной стрелой. Было решено атаковать сегодня.

Айдар находился справа от мурзы, его молодое лицо побледнело от напряжения. Юлдаш устроился слева, спокойный и сосредоточенный, как старый волк перед охотой. Дальше по линии притаились остальные.

Струги приближались к месту высадки, первый уже начал поворачивать к берегу. Гребцы налегли на весла с одного борта, разворачивая тяжелое судно. Нос уткнулся в песчаную отмель метрах в пяти от берега. Следом подходил второй струг, а третий пока остался чуть поодаль, на глубокой воде.

Карабек напрягся. Сейчас начнется самое важное — высадка. Казаки выйдут из-за своих щитов, станут уязвимыми. Нужно только дождаться, когда они все окажутся на берегу, когда примутся за работу.

Карабек искал глазами Максима. Вот он — показался на корме первого струга. Узнать было легко — худощавый, с небольшой бородкой.

Мурза почувствовал, как сердце забилось быстрее. Еще немного, и все начнется. Сидящий рядом Айдар замер, как натянутая струна, готовый сорваться с места по первому сигналу. По всей линии чувствовалось напряжение — воины ждали команды, ждали мгновения, когда можно будет выпустить накопившуюся ярость.

* * *

…Когда слуги унесли остатки трапезы и тяжелый полог шатра опустился за последним из них, в воздухе повисла тишина — густая, как степной туман перед рассветом. Масляные светильники отбрасывали дрожащие тени на узорчатые ковры, превращая их в живое море багряных и золотых волн. В шатре остались только двое — Кутугай и Мир Аслан.

Старый мурза сидел по-степному, поджав под себя ноги, с прямой спиной, несмотря на все годы. Морщины на его лице казались высеченными резцом.

Мир Аслан расположился напротив. Длинные пальцы неторопливо обхватили чашу с кумысом. Он отпил не спеша, глядя поверх края сосуда на собеседника.

Им предстоял сотканный из намеков разговор, который должен решить судьбу Сибирского ханства.

— Когда дом теряет голову, стены могут осесть, если их вовремя не подпереть, — негромко произнес Мир Аслан.

Кутугай покачал серебряную пиалу в руке, наблюдая, как пенится молочно-белый напиток. Кумыс кружился в чаше подобно водовороту.

— Дом Кучума стоит, — его голос прозвучал хрипло, словно камни перекатывались в горном потоке. — Но кто держит подпорку, того и спросят, если дом рухнет.

Слова повисли между ними, как натянутая тетива. Оба понимали — началась игра, где ставкой была власть над бескрайними просторами от Урала до Иртыша. Мир Аслан чуть наклонил голову, и свет выхватил тонкую улыбку в уголках его губ — не насмешливую, но понимающую.

— Мальчик мал, — посол сделал паузу, позволяя словам медленно осесть, как пыль после бури. — Народ слушает старшего — умудренного годами мурзу. Но чтобы народ слушал старшего… — он обвел взглядом шатер, словно видя сквозь войлочные стены все улусы Сибири, — его имя должно звучать вместе с именем эмира Бухары.

Кутугай помедлил и кивнул.

— Имя эмира уважаемо, — в его словах не было подобострастия, только признание силы.

— Эмир не спрашивает рода, — Мир Аслан отставил чашу, и легкий звон металла о металл прозвучал как далекий колокол. — Он мудр, он видит далеко. Он смотрит на руку, что держит меч. На руку, что может удержать Сибирь.

Старый мурза выпрямился. Он догадывался, о чем говорит посол. Бухара готова признать его власть, несмотря на отсутствие священной чингизидской крови. Это было больше, чем он смел надеяться даже в самых дерзких мечтах. С Бухарой спорить никто не будет, особенно сейчас.

Посол достал из складок халата небольшой свиток, но не развернул, лишь положил между ними на ковер. Печать эмира багровела на белом шелке как капля крови на снегу.

— Ханом будет Канай, — голос Кутугая дрогнул на мгновение. — Но пока он учится смотреть на степь глазами правителя — я буду его глазами. И его мечом.

Мир Аслан чуть наклонился вперед. Тени заплясали сильнее, словно сами духи степи прислушивались к их разговору.

— Кто удержит ханскую ставку без крепких друзей? — он помолчал, позволяя вопросу повиснуть в воздухе.

Потом добавил мягко, почти по-отечески:

— В удержании власти нет позора, досточтимый Кутугай. Позор — в потере её. Позор — когда твой народ растаскивают по кускам, как волки павшего оленя.

Кутугай все понимал. В словах посла была горькая правда: склонить голову перед Бухарой — не стыдно. Стыдно — проиграть русским или быть растерзанным другими мурзами, каждый из которых мнит себя достойнее.

— Пусть