Понимание непонимания

Сказать, что я был удивлён столь неожиданному нервному срыву, это ничего не сказать. Я смотрел на Сергея, который, тяжело дыша, сжимал кулаки, и пытался понять, что именно вызвало такую реакцию. Нет, я, конечно, понимал, что человек прошёл через огонь и воду, потерял сослуживцев, а возможно, и друзей, был ранен, пленён и избит. Всё это было понятно. Но винить меня в этом? Зачем? Я — простой парень, случайно попавший в это время, и так сделал всё, что мог, чтобы вытащить его из лап полицаев. И вот теперь стоя перед ним, чувствовал, как неловкость и раздражение борются внутри меня. Эта ситуация требовала немедленного прояснения — как говорится, нужно было расставить все точки над «и» прямо на берегу.

Я глубоко вдохнул, стараясь говорить спокойно, но твёрдо:

— Твои претензии абсолютно не по адресу. Я сюда попал совсем недавно и почти сразу обнаружил тебя. Чем смог, тем помог. А больше сделать я ничего и не могу — банально гранат нет. К тому же, хоть то, что тебе скажу, возможно, тебе не и понравится, но я, по идее, вообще не должен был вмешиваться.

Сергей напрягся ещё сильнее, его взгляд стал острым, как лезвие:

— Ты не за нас? Ты за немцев?

Я чуть не поперхнулся от такого понимания моих слов.

— Каких ещё, к чёрту, немцев⁈ Я за нас! — Ответил ему, стараясь сохранить спокойствие. — Но просто дело в том, что время это — не моё, и появление тут меня случайно. Исторический процесс, который происходит вокруг, он уже однажды был — история свершилась. И теперь, когда тут возник я, то безвольно стал неким камнем, который может обрушить камнепад в реку времени — изменить то прошлое, которое уже однажды свершилось в моей истории. Впрочем моя фраза неправильна: моё появление не «может изменить», а уже изменило эту реальность.

Сергей нахмурился, его брови сошлись на переносице:

— Что ты имеешь в виду?

— А ты не понимаешь? — спросил я, чувствуя, как слова начинают путаться в голове.

— Нет, — отрезал он, и в его голосе послышалась смесь раздражения и усталости.

— Хорошо, я скажу. Но ты имей в виду, что слова эти тебе могут быть неприятны. Однако для того, чтобы понять суть происходящего, их обязательно нужно озвучить. — Я сделал паузу, собираясь с мыслями и откашлявшись, произнёс: — Итак, как минимум первое изменение в истории произошло, когда объект, на котором я находился, перенёсся сюда, нарушив ландшафт и, возможно, убив каких-то животных или насекомых.

Сергей скептически хмыкнул, словно говоря: «И что с того?»

Я продолжил, стараясь объяснить проще:

— Вижу по твоему скептицизму, что тебе кажется, это несущественно, но это не так. Вот тебе пример: при перемещении земля придавила, скажем — зайца. Казалось бы, таких зайцев охотники часто добывают и ничего страшного не происходит. Но дело в том, что в не изменённом историческом процессе именно этого зайца должен был съесть, например, волк. А теперь он его не съест, потому что ушастый уже давно умер. И тем самым вся история пойдёт по-другому. Волк, не найдя еды, умрёт. А этот волк, будь он жив, в 1950 году мог бы напугать какого-нибудь сельского поэта, который написал бы сагу о великих волках Смоленщины.

— Эка проблема — стишок не напишут, — буркнул собеседник, но в его глазах мелькнула искра интереса.

— Да нет, не всё так просто, — возразил я, чувствуя, как увлекаюсь собственной мыслью. — Этот стишок, допустим, должен был выйти на бумаге в виде брошюрки. Однажды эта бумажка загорелась бы и вызвала пожар в библиотеке. На пожар приехали бы пожарные, и один из них влюбился бы в библиотекаршу. У них родился бы сын, который потом встретил бы женщину, и их ребёнком мог быть, скажем, я. Теперь же, раз стиха не будет, не будет и свадьбы, не будет детей, а значит, не должен буду родиться и я. Я не родился, а значит, не переместился во времени, и меня тут, в той вероятности, как бы и нет.

Сергей опешил, его взгляд стал растерянным:

— Но ты же есть.

— В этой реальности — да. Но в той, в которой исчез вначале заяц, а потом волк, меня нет и никогда не было, — попытался пояснить я, понимая, что сам ничего уже не понимаю и начинаю путаться, после чего, чтобы распутать, добавил: — И вероятно, уже не будет.

И только больше усугубил общую ситуацию. Разведчик потряс головой, явно пытаясь осмыслить услышанное.

— Ничего не понимаю. Как такое может быть?

— Поверь, может, — вздохнул я. — Но ты меня особо не спрашивай. Для меня ведь всё это перемещение — полный сюрприз. В моём времени, в 2025 году, такого не умеют. Ну, или я об этом не знаю.

Визави задумался, его взгляд скользнул по коридору, где мы стояли. Тусклый свет одной из включённых энергосберегающих ламп отбрасывал длинные тени на бетонные стены, и в этом полумраке его лицо выглядело ещё более измождённым.

Он вздохнул и спросил:

— То есть ты хочешь сказать, что просто из-за волка в конце может не оказаться того, кто должен быть?

— Именно это, — кивнул я, радуясь, что тот начинает улавливать суть. — Или ещё более простой — приземленный пример: жил был тут в берлоге медведь. В результате катастрофы, он перенёсся из этого времени в моё. Тут его не стало. Но если бы он остался, то, скажем, через год — в 1943-м, будучи голодным, съел бы немецкого разведчика, который заблудился в лесу. Тот, будучи съеденным, не успел бы передать важное донесение в свой штаб. Из-за этого немцы проспали бы наступление наших войск. Наши окружили бы их и уничтожили намного больше гитлеровцев, чем могло бы быть, если бы донесение дошло. В связи с этим, после войны вернувшихся на свою родину из плена немцев было бы гораздо меньше, а значит, демография их страны сократилась бы в разы. Не родились бы новые музыканты, актёры, инженеры, рабочие. Не создали бы новые фильмы, песни, оружие и предметы. А значит, не было бы в таком случае и всех ответвлений, связанных с жизнедеятельностью этих людей и животных. Это как дерево, разрастающееся в разные стороны различными вероятностями.

Сергей обвёл взглядом коридор, его губы тронула лёгкая усмешка:

— Много ты со своим бункером