Крови по пути было мало, считанные капли. На столе, где лежал Званко, белоголовый малыш лет восьми, чуть больше. Потому что открытые переломы обеих ног и одной руки бескровными не бывают. Но губы чистые, хоть и бледные до синевы. И дышит сам. Хоть и слабо. Но пока живой. Значит, есть шансы и этого у костлявой отыграть.

— Что делать? — Дара дышала тяжело, натягивая халат. Не на таких сроках бегом бегать, не подумал я что-то.

— Леся, обезбол по весу, — у неё рука лёгкая, внутривенные выходят, как бы не лучше, чем у меня. — Федь, с трубкой рядом будь. Забудет, как дышать — поможешь. Свена сюда. Сказать: «кольца, спицы и проволоку». Вставай в головах, Дарён. Не успеет снадобье помочь — напоёшь Звану колыбельную. Как ты?

— Хорошо всё. Напугал ты. Голосина такой, будто весь Полоцк разом помирать взялся, — успокаивается, вроде, хоть и волнуется сильно, слышно по голосу.

— Дай я спробую, матушка-княгиня, — Леська вытянула из вены мальчишки иглу. Непривычно видеть непрозрачные шприцы, конечно, но с насечкой на поршне лишнего не наберёшь, а стучать по корпусу, выгоняя возможные невидимые пузырьки, все уже приучились.

— А и вправду, сядь посиди, мать, дай дочке поучиться. Да гляди, чтоб не напутала чего, — согласился я, срезая лишние тряпки. Был бы поменьше — в рубашонке бы бегал, её распороть да стянуть, а тут и порточки уже, и косоворотка, как у взрослого. Очень он гордился, что дед к работе в терема́х допускать начал, по пятам за ним ходил, всё запоминал. Толковый паренёк.

— Не помешаю ли, друже? — голос Крута был напряжённым, но ровным. Такой семь вёрст промчит волчьим скоком — не запыхается.

— Меч только спрячь, да халат вон накинь. Тут враг другой, от него большим мечом не отмахаться, — ответил я, не оборачиваясь. Дерьмовые переломы, осколков много. Но получше минно-взрывных травм, конечно.

«Да что ж ты за страсти-то такие показываешь каждый раз!» — охнул внутри Всеслав.

«Чем богаты. Это ты ещё молодец, что не поехал на Александровой Пади смотреть, куда Лешко бочонки те с громовиком сбрасывал. Спал бы плохо, если б спал вообще», — отозвался я, осматривая правую ногу. Повёрнутую под неправильным, неестественным и от этого неприятным углом.

«Мне и того, что с той мели видно было, хватило. Руки-ноги-головы вразлёт. Как вы выжили-то в своём грядущем?» — он обычно менее общительный в таких ситуациях. Проняло, видать.

«С трудом. Не мешай!» — буркнул я. И Чародей внутри притих.

Когда сводил осколки-отломки, Званко не ко времени очнулся. И заорал пронзительно, хрипло, страшно, как восьмилетним не следовало. Да никому не следовало бы, если по-хорошему. Но случалось. У стены кашлянул и переступил с ноги на ногу Крут. И тут же запела Леся. А с лавки, куда присела так, чтобы не заслонять свет из окошка, подключилась и Дарёна. Они, видимо, как-то приловчились петь на два голоса так, чтобы и остальных не «рубило», и эффект был лучше: мальчонка затих буквально на третьем слове.

В дверь, пыхтя и отдуваясь, влез Свен.

— Батюшка-князь, тут всё, как раз отварил, горячие ещё! — выпалил он.

Мелькнула тень справа, и Ян Немой начал раскладывать на тряпице приставного столика серебро: кольца с защёлкивающимся замко́м, спицы и проволоку, нарубленную и мотка́ми.

За окном уже стояли красно-синие сумерки, когда я отошёл от стола и со слышимым хрустом потянулся, выпрямляя спину.

— С маковым настоем не части, лучше Лесю вон покличь, — велел я Феодосию, размываясь.

— А я тут останусь, присмотрю, — тут же отозвалась названая дочь. Они с Дарёной пели ещё дважды, и я прямо по перевязанным сосудам своими глазами видел, как утихал пульс, вскинутый было лютой болью.

— Ещё лучше. Завтра приду, гляну. Если ладно всё пойдёт, к осени на ноги встанет, а по зиме и на коньки, как мечтал. Свен, скуёшь конёчки ему? — усталость, которую привычно не замечал, оперируя, навалилась так, что аж к полу гнула. Как всегда.

— Две дюжины готовы уж, княже. Ратники натащили железа латинского, для сынков да для себя заказывали. Излишки забирать отказались, велели про запас наделать для ребят, кому купить не под силу, — прогудел кузнец, смущённо.

Во как. Железо, стоившее прилично, забирать не стали, на спортшколу да хоккейную секцию пожертвовали. Ледняную то есть, да. Неплохо живут войска, не бедствуют. Хотя, с той Пади, наверное, до сих пор кошками-якорями со дна трофеи достают.

«Ага. И раков. С собаку размером», — не удержался Всеслав.

— Вот и хорошо. И ребятки при деле, и добро не пропало. Пошли на воздух уже. Феодосий, что там с Третьяком?

— Грудь запекло, да, вроде как, оту́добел с настоя лекарского, — отозвался монах, бережно убирая не пригодившийся инвентарь.

— Тоже хорошо. Я б, признаться, тоже чего-нибудь лекарского принял, — кивнул князь, занявший моё-своё место и ощутив всю прелесть работы хирурга, продлившейся едва ли не полдня.

— Так там, поди, Домна на крыльце опять, с подносом своим, — подал голос Вар. И сглотнул. Ассистентам тоже тяжело, конечно. — У ней как чуйка на это дело. Не баба, а хорт ловчий.

— Гляди, ей об том не ляпни, — сварливо, но точно в шутку сказала великая княгиня, — а то и тебя тряпкой отходит. Будешь нетопырь шлёпанный…

За этими мирными беседами вышли на двор.

Вар оказался прав. Перед крыльцом стоял складной столец и хитрые кресла-шезлонги, которые тут называли «киевскими» или «Всеславовыми». А зав столовой и впрямь стояла прямо возле ступенек с неизменным подносом. За моим плечом хмыкнул Крут. Не то в очередной раз поразившись тому, что тут все сплошь колдуны, через стенку видящие да грядущее читающие наперёд, не то отметив, как хорошо смотрелась статная Домна