Я писал о том, как изменится связь. Что телефоны перестанут быть стационарными, что появятся устройства, позволяющие говорить с кем угодно и откуда угодно. А потом и вовсе станут размером с ладонь.

Да, не забыть написать про сотовые телефоны. Только использовать понятные нынешнему времени слова. «Карманный», «портативный»… да, что-то такое. Черт, там же будет в нем целый мир — заходи на любые библиотеки, читай любые научные труды. А мы будем лишь залипать на то, как котик смешно умывает мордочку… М-да…

Упомянуть, что информация будет передаваться с невообразимой скоростью, стирая расстояния.

Я писал, забыв о времени, о том, где я нахожусь. Передо мной был не лист бумаги, а проводник в мир, который я хорошо знал. В будущее, которое уже наступило для меня однажды и о котором я теперь хочу рассказать всем остальным. Не смогу сразу открыть окно в будущее? Так пусть это будет хотя бы приоткрытая форточка, через которую прорвётся свежий ветер перемен.

Поставив финальную точку, я откинулся на спинку стула. Рука затекла, в глазах мелькала рябь от напряжения. Передо мной лежало несколько исписанных листов. Горячих, почти живых.

— А ты чего тут бездельничаешь? — голос Николая Семеновича застал меня врасплох.

Я и не заметил, как он подошел. Я вздрогнул, обернулся. Показать сейчас ему статью? Нет, она же совсем сырая, не вычитана, и… Но он сам обратил внимание на зажатый в руке карандаш.

— Статью что ли пишешь? — кивнул он, показывая на лежащие на столе листики. — Я же вроде задание не давал.

— Да это просто… — мой голос предательски дрогнул. — Это я так… Готовил тут кое-что на будущее.

— Ну-ка, дай взглянуть, — он подошел ближе, сел на рядом стоявший стул и взял рукопись со стола.

— Николай Семенович, это ещё сырой материал…

— Да не стесняйся ты, — улыбнулся он, пробегая глазами первые строчки. — Я такие опусы читал — из глаз кровь текла. Меня ничем уже не удивить.

Николай Семенович читал медленно. Молча. Его лицо оставалось непроницаемым. Сложно было угадать что он обо всем этом думает. Я с замиранием сердца замечал, как под густыми, нависшими бровями глаза скользили по строчкам, возвращаясь к ранее написанному. Я ловил каждое движение, каждый вздох, пытаясь предугадать вердикт. Вот он нахмурился, перечитал абзац еще раз. Пальцы с жилистыми, узловатыми суставами постучали по столу. Мое сердце упало. Неужели провал? Неужели я переборщил?

— Любопытно… — протянул он.

Потом снял очки, медленно протер стекла большим носовым платком, снова надел. Его взгляд уперся в меня. Я приготовился к разносу.

И вдруг он громко, раскатисто рассмеялся. Это был не саркастический смех, а искренний хохот.

— Ну дал! «Глобальная сеть»! — выдохнул он, снова глядя на текст и качая головой. — Телефон в кармане! Да еще и с телевизором! Мальчик, да ты прирожденный фантаст! Буйная фантазия! Очень буйная!

Я молчал, не зная, что сказать. Оправдываться? Объяснять? Сказать правду? Меня бы точно сочли сумасшедшим.

Он перестал смеяться и замолчал. Его лицо стало серьезным, задумчивым. Он еще раз пробежал глазами по тому самому абзацу, потом отложил листок.

— Знаешь, — его голос потерял начальственные нотки, стал каким-то дружеским, доверительным. — Это бред. Полнейший и несусветный. Такое мог придумать либо гений, либо… ну, в общем, сам понимаешь.

Он помолчал, разглядывая меня, пронизывая насквозь.

— Но… — он сделал паузу для верности. — Но это чертовски необычно. Я такого раньше не читал. Ни у Стругацких, ни у Ефремова. У них техника, пришельцы, звездолеты. А у тебя… бытовая фантастика. Утопия какая-то, но… Счастливая такая. Люди со стекляшками в руках. Смешно. И… интересно.

Он постучал пальцем по моему тексту.

— У нас на в следующем выпуске в разделе «Очерки» дыра. Ждали материал о сборе урожая в колхозе «Рассвет», но его зарубили — секретарь обкома счел цифры недостаточно впечатляющими. Печатать нечего.

Я замер, боясь пошевелиться.

— Так вот, — Николай Семенович достал из кармана трубку, засунул ее в уголок рта и принялся черкать карандашом мой текст — Возьми этот свой… очерк. Выкинь этот абзац. Разверни вот тут. Напиши не как отчет, а как… как фантазию. Как взгляд в будущее. Как будто бы это сон, который увидел наш соотечественник, наш зареченец. Такой вариант будущего. Будто бы он видит наш Зареченск лет через сорок-пятьдесят.

Всё ещё не веря в происходящее, я сидел, вытаращив глаза, и кивал, как китайский болванчик.

— Только, смотри, — он пригрозил мне пальцем, но в глазах уже играли какие-то чертики. — без антисоветчины! Без всяких там мрачных прогнозов. Пусть будет светлое, коммунистическое будущее, понял? С твоими… телефонами и сетями этими. Но в рамках идеологии.

Он устало вздохнул, вынул изо рта таки не разожженную трубку и встал из-за стола.

— Сделай это в форме очерка, фельетона, как получится… «Взгляд в завтра» или что-то в этом роде. Принеси мне это к концу дня. Если будет сносно, закроем дыру.

Я не мог поверить своим ушам.

— Я… я понял, Николай Семенович. Сделаю.

— То-то же. И чтобы без грамматических ошибок. А теперь займись своей работой. Рабочий день в самом разгаре.

Во двор мы вышли вместе, и это избавило меня от гневных взглядов Людмилы Ивановны.

Весь день я носился как угорелый. Что-то грузил, что-то передвигал, куда-то ездил на машине с Федором, но смог выкроить время, чтобы поработать над очерком. Но отдать готовый материал вечером не удалось. Николая Семеновича вызвали куда-то наверх. Решение быть или не быть очередной моей публикации откладывалось на завтра. Или на неопределенный срок, если сейчас Николаю Семеновичу спустят сверху какой-то срочный материал.

* * *

По пути домой встретил Серегу. Он стоял на том же месте и в той же позе, ссутулившись и прислонившись к столбу.

— Сашка! — Гребенюк раскинул руки в стороны, полез обниматься. От него