Внезапно я услышал женские крики, а затем множество сердитых голосов: через несколько секунд дом был полон вооруженных полицейских с закрытыми лицами, наставивших на нас автоматы Калашникова. Один из них подошел к моему дедушке, ткнул винтовкой ему в лицо и яростно закричал, напряжение в его голосе было безошибочным:

«На что ты смотришь, старый дурак? Я же сказал тебе смотреть в пол!»

Я ни в малейшей степени не был напуган. Ни один из этих мужчин не пугал меня — тот факт, что я был со всей своей семьей, заставлял меня чувствовать себя сильнее. Но тон, которым этот человек обратился к моему дедушке, разозлил меня. После короткой паузы мой дедушка, не глядя полицейскому в глаза, но держа голову прямо, позвал мою бабушку:

«Светлана! Светлана! Иди сюда, дорогая! Я хочу, чтобы ты передала несколько слов этому подонку!»

Согласно правилам криминального поведения, сибирским мужчинам запрещено общаться с полицейскими. Запрещается обращаться к ним, отвечать на их вопросы или устанавливать с ними какие-либо отношения. Преступник должен вести себя так, как будто полиции там нет, и воспользоваться посредничеством родственницы или друга семьи, при условии, что она сибирского происхождения. Преступник говорит женщине, что он хочет сказать полицейскому, на языке преступников, и она повторяет его слова по-русски, хотя полицейский прекрасно слышит, что он говорит, поскольку он стоит перед ним. Затем, когда полицейский отвечает, женщина оборачивается и переводит его слова на криминальный язык. Преступник не должен смотреть полицейскому в лицо, и если он обращается к нему в ходе своей речи, он должен использовать уничижительные слова, такие как «грязь», «собака», «кролик», «крыса», «ублюдок», «аборт» и т. д.

В тот вечер самым старшим человеком в комнате был мой дедушка, поэтому, согласно правилам криминального поведения, право общения принадлежало ему; остальные должны были хранить молчание, и если они хотели что-то сказать, им приходилось спрашивать его разрешения. Мой дед был хорошо известен своим умением справляться с напряженными ситуациями.

Из кухни вошла моя бабушка с цветной тряпкой для вытирания пыли в руке. За ней следовала моя мама, которая выглядела крайне обеспокоенной.

«Моя дорогая жена — да благословит тебя Бог, пожалуйста, скажи этому куску грязи, что пока я жив, никто не направит оружие в лицо мне или моим друзьям в моем доме… Спроси его, чего он хочет, и скажи ему, чтобы он приказал своим людям опустить оружие из любви к Христу, пока кто-нибудь не пострадал.»

Моя бабушка начала повторять то, что мой дедушка сказал полицейскому, и хотя мужчина кивнул, показывая, что слышал каждое слово, она продолжила, следуя традиции до конца. Во всем этом было что-то фальшивое, что-то театральное, но это была сцена, которую нужно было разыграть; это был вопрос преступного достоинства.

«Всем лечь на пол, лицом вниз. У нас есть ордер на арест…» Полицейский не успел закончить фразу, потому что мой дедушка с широкой и слегка злобной улыбкой — а на самом деле он всегда так улыбался — прервал его, обращаясь к моей бабушке:

«Клянусь страстями Господа нашего Иисуса Христа, который умер и воскрес за нас, грешных! Светлана, любовь моя, спроси этого тупого полицейского, не из Японии ли она и ее друзья».

Мой дедушка унижал полицейских, говоря о них так, как будто они были женщинами. Все остальные преступники смеялись. Тем временем мой дедушка продолжал:

«На мой взгляд, они не похожи на японцев, поэтому они не могут быть камикадзе… Почему же тогда они приходят вооруженными в сердце Лоу-Ривер, в дом честного преступника, в то время как он делит несколько мгновений счастья с другими хорошими людьми?»

Речь моего дедушки превращалась в то, что преступники называют «песней» — эту экстремальную форму общения с полицейскими, когда преступник говорит так, как будто он думает вслух, разговаривая сам с собой. Он просто выражал свои собственные мысли, не соизволив отвечать на вопросы или устанавливать какой-либо контакт. Это нормальная процедура, когда кто-то хочет показать полицейским, что то, что он говорит, является единственной правдой, что нет места сомнениям.

«Почему я вижу всех этих нечестных людей с закрытыми лицами? Почему они приходят сюда, чтобы опозорить мой дом и добросовестность моей семьи и моих гостей? Здесь, на нашей земле простых, смиренных людей, слуг Нашего Господа и Сибирской Православной Матери-Церкви, почему эти капли сатанинской слюны поражают сердца наших любимых женщин и наших дорогих детей?» Тем временем в комнату ворвался другой полицейский и обратился к своему начальнику:

«Товарищ капитан, разрешите мне высказаться!»

«Продолжай», — ответил невысокий, коренастый мужчина голосом, который, казалось, доносился из могилы. Его винтовка была нацелена в затылок моего отца. Мой отец с сардонической улыбкой продолжал прихлебывать чай и хрустеть домашним ореховым печеньем моей матери.

«Снаружи толпы вооруженных людей. Они перекрыли все дороги и взяли в заложники патруль, который охранял транспортные средства!»

В комнате воцарилась тишина — долгая, тяжелая тишина. Были слышны только два звука: хруст зубов моего отца о печенье и хрипы в легких дяди Виталия.

Я посмотрел в глаза полицейскому, который стоял рядом со мной; сквозь дыры в его капюшоне я мог видеть, что он был потным и бледным. Его лицо напомнило мне лицо трупа, который я видел несколькими месяцами ранее, после того как мои друзья выловили его из реки: его кожа была полностью белой с черными прожилками, глаза — как две глубокие, мутные ямы. Во лбу убитого также была дыра в том месте, куда его застрелили. Что ж, у этого полицейского не было дырки в голове, но я думаю, что и он, и я думали совершенно об одном и том же: что очень скоро она у него появится.

Внезапно входная дверь открылась, и, оттолкнув полицейского, который только что произнес свой леденящий душу отчет, в комнату один за другим вошли шестеро вооруженных мужчин, друзей моего отца и моего деда. Первым был дядя Планк, который также был опекуном нашего района; остальные были его ближайшими помощниками. Мой дедушка, полностью игнорируя присутствие полицейских, поднялся на ноги и подошел к Планку.

«Клянусь Святым Христом и всей Его благословенной семьей!» — сказал Планк, обнимая моего дедушку и тепло пожимая ему руку. «Дедушка Борис, слава богу, никто не пострадал!»

«Куда катится мир, Планк? Кажется, мы даже не можем спокойно посидеть у себя дома!»

Планк начал говорить с моим дедушкой, как будто подводя итог тому, что произошло, но его слова предназначались для ушей полицейских:

«Не нужно отчаиваться, дедушка Борис! Мы все здесь, с тобой, как всегда