Ермак прибежал на выстрел, посмотрел на дыру в доске. За ним примчались и сотники. Интересно стало!

— Стреляет! — довольно констатировал Ермак.

— Именно так! — ответил я.

Работа закипела с новой силой. К концу второй недели у нас было десять печей для обжига пирита. Казаки освоились с делом, работали споро, почти без моего присмотра. Серы получали по два пуда в день.

Я организовал три артели: одна, самая большая, добывала пирит на далеком берегу и привозила в Кашлык, вторая обжигала и очищала серу, третья мешала порох. Сам ходил между ними, проверял качество, давал указания.

Особенно тщательно следил за порохом. Малейшая неточность в пропорциях — и он либо не загорится, либо взорвется не вовремя. Каждую партию испытывал — сжигал щепотку на железном листе. Хороший порох сгорает быстро, с белым дымом, не оставляя нагара.

К исходу третьей недели в пороховом погребе лежало тридцать пудов готового пороха. Еще столько же серы ждало своей очереди. Селитры наварили пудов пятьдесят — хватит надолго.

Все в отряде воспрянули духом. Теперь есть, чем воевать. Арбалеты — хорошо, но, как показал недавний штурм Кашлыка, в новых условиях их недостаточно. Отказываться от метательного оружия мы не собираемся, но оно теперь будет лишь дополнять огнестрельное.

Наступила, черт побери, новая эра!

Глава 12

Я стоял над ямой, которую мы с казаками выкопали еще вчера в дальнем уголке Кашлыка. Земля здесь была глинистая, плотная — то, что нужно. Яму обмазали глиной изнутри, дали просохнуть. Теперь она напоминала огромный горшок без дна, вкопанный в землю.

Что мы собираемся делать? Скоро скажу. Нечто очень важное. Один из ингредиентов этого — уголь. Причем необычный, специфический.

Казаки притащили последнюю охапку ивовых веток — молодых, не толще большого пальца. Я специально выбирал именно иву, росшую у воды. В ней больше всего того, что нужно для хорошего угля. Березу и ольху мы отложили в сторону — из них выйдет обычный уголь, черный и хрупкий. А мне нужен был другой.

— Максим, а что ты делаешь? — спросил Савва Болдырев. Последнее время он часто интересовался моей работой. Намахался, видать, за всю жизнь шашкой, захотелось чего еще. Эдакого творческого, для души. Кузнечный молот, правда, пока дать не просил. Может, не созрел еще до этого, а может, побаивается, что переведут из сотников в кузнецы.

Но это я шучу, никто его не разжалует, хотя сочетать ремесленную работу с организационно — руководящей едва ли получится.

— Уголь, — ответил я. — Такой, какого вы еще не видели.

— А зачем? — простодушно удивился Савва. — Жарче горит?

— Вроде того, — согласился я. Разговаривать было некогда.

— Лукавишь, — Савва шутливо погрозил мне пальцем. — Чует моя душа, какой-то хитрый порох затеял. Истинно говорю!

Я засмеялся и кивнул, продолжая укладывать ветки в яму особым способом — не как попало, а ровными слоями, оставляя между ними небольшие промежутки. Внизу положил самые толстые, сверху — потоньше. В центре оставил отверстие, как печную трубу.

— Да. Савва. Из обычного угля порох выходит дымный, грязный. А из того, что я сделаю — совсем другое дело будет.

Закончив укладку, я накрыл дрова старыми шкурами. Поверх шкур начал насыпать землю, причем не обычную, а смешанную с песком и мелко толченым углем от костров.

— Гляди, Савва, на то, как все будет происходить, — сказал я, — вот здесь, внизу, оставляю отверстия для воздуха. Не большие, с палец толщиной. А вот тут, сверху — для выхода дыма. Все будет не как в обычной угольной яме, где дым валит черный да вонючий.

Я взял щепоть сухой бересты, поджег и аккуратно опустил в центральное отверстие. Огонь занялся сразу — береста вспыхнула, подхватывая мелкие веточки.

Первый час я не отходил от ямы ни на шаг. То прикрывал нижние отверстия комьями глины, то открывал, регулируя тягу. Дым шел сначала белый, густой — это выходила влага из дерева. Я знал, что нельзя торопиться. Если дать слишком много воздуха — дрова просто сгорят. Если мало — уголь выйдет сырой, недожженный.

К полудню дым стал желтоватым, с резким запахом. Казаки морщились, отходили подальше. А я радовался — это выходили смолы и деготь, которые делают обычный уголь грязным. В моей яме температура была ниже, чем при обычном пережигании, градусов триста, не больше. Дерево не горело, а медленно тлело, превращаясь в особый уголь — бурый.

— Максим, что ты колдуешь там? — спросил Лиходеев.

Еще один любопытный.

— Не мешай, — ответил я, не оборачиваясь. — Будете отвлекать — ничего не получится.

— Не, не буду! — замахал рукой Болдырев. — Только потом скажи.

— Конечно, — сказал я.

На второй день я начал постепенно уменьшать отверстия для воздуха. Дым стал почти прозрачным, с легким синеватым оттенком. Температуру в яме я проверял старым способом — совал длинную палку через верхнее отверстие. Если конец обугливался медленно, значит, все идет правильно.

Ночью пришлось дежурить по очереди. Казачок Степан задремал на своей вахте, и я едва успел заметить, что дым стал черным — значит, температура поднялась. Пришлось срочно замазывать половину нижних отверстий мокрой глиной.

— Прости, — бормотал Федька, — задремал малость.

— Еще раз увижу такое — вылью ведро воды на голову, — буркнул я. — Чуть не погубил все.

Затем дым почти исчез. Остался только легкий дымок, похожий на утренний туман. Я знал — внутри ямы сейчас происходит самое важное. Дерево уже превратилось в уголь, но не в обычный черный, а в промежуточный, сохранивший часть своей древесной структуры.

На третий день я полностью замазал все отверстия глиной. Теперь оставалось ждать, пока яма остынет. Это еще день, не меньше.

Наконец, настал час вскрывать яму. Сердце колотилось, как перед боем. Если я ошибся в расчетах, если что-то пошло не так, будет очень печально.

Разгребая землю, я первым делом почувствовал запах — не едкий, как от обычного угля, а странный, почти сладковатый. Сняв шкуры, увидел то, ради чего все затевалось. Вместо черных, блестящих кусков обычного древесного угля в яме лежали коричневато-рыжие, матовые куски. Они были легче обычного угля, и когда я взял один в руку, он не испачкал ладонь черным.

— Что за диво? — присвистнул пришедший Савва. — Отродясь такого угля не видывал.

Я растер кусок между пальцами. Уголь крошился в мелкий порошок, рыжевато-бурый, похожий на молотую корицу. Обычный древесный уголь так мелко не растирается — он твердый, оставляет крупные частицы.

— Вот из этого, — сказал я, показывая порошок на ладони, — выйдет порох, какого вы еще не видели. Дыма меньше даст, сила больше будет, и чище