— Жизнь, госпожа! — прокушенными насквозь губами прошамкал Магон. — Я все отдам, все, что скопил… не троньте только семью…

— Так ведь разговор сейчас не про деньги, глупый, — презрительно ответила Кассандра. — Что такое серебро или лен, если ты самой богине солгал? Ты ведь святотатец. Знаешь, какое наказание за святотатство положено?

— Знаю, костер, — прикрыл глаза Магон. — Для себя жизни прошу, госпожа, и для своей семьи. А за это я вам жреца Рамсеснахта отдам. Я подведу его под ваши ножи. Я ведь слышал про Безымянных. В Уасете вам его нипочем не достать, уж слишком он осторожен. Он и на медный халк не поверил в ту историю с появлением бога Сета.

— Да и зачем бы мне его убивать? — не на шутку изумилась Кассандра. — Мне Рамсеснахт ничего не сделал.

— Пока не сделал, — измученное лицо Магона исказила кривая усмешка. — Но скоро сделает. Он ненавидит Сераписа. Жрецы Черной Земли еще ничего не поняли, а он уже понял все… Он воистину мудр, госпожа. Он знает, какая опасность исходит от Молодого бога. Для него… Для всех жрецов… Я своими ушами это слышал… Он бросит на его храмы ярость толпы…

— Снимите его, — скомандовала Кассандра, немного подумав. — Он сможет ходить?

— По малому разряду испытали его, госпожа, — ответил дознаватель. — Через пару месяцев будет плясать, как юная жрица на празднике Молодого Солнца. Я вам это обещаю.

— Излагай, — Кассандра устроилась в кресле поудобней. — И поторопись, Магон. Тут так воняет паленым мясом, что я могу потерять терпение…

Глава 10

Год 12 от основания храма. Месяц седьмой, Даматейон, богине плодородия и сбору урожая посвященный. Иберия.

Порт Тимофеевой столицы оказался совсем невелик, но три корабля у причала я вижу. Пузатые гаулы, везущие олово, свинец и шерсть отдыхают здесь перед тем, как сделать бросок до самого Карфагена. Купцы заливают в емкости чистую воду с уксусом, запасаются зерном, сухарями и сушеной козлятиной. Матросы звенят серебром в единственной и довольно-таки убогой таверне, откуда несется хохот и игривые женские визги. Не слишком утомительный, но доходный бабский промысел уже появился и здесь, на краю обитаемого мира. Три кораблика, сверкающие медным номером на борту, меланхолично покачиваются у пристани, пока загорелые до черноты мужики тащат в их трюмы кипы прессованной шерсти и амфоры с маслом. Купцы пойдут вдоль ливийского берега. Там наиболее адекватные из вождей уже сделали охраняемые стоянки, защищая их от конкурентов. Путь через Балеарские острова и Сардинию немного удобней, но настолько отчаянных купцов я еще не видел. Лучше уж сразу перерезать себе горло, чтобы не мучиться.

С чем в Иберии нет проблем, так это с неприступными скалами. Они тут везде, куда ни кинь взгляд. Справа от меня торчит огромный зуб Гибралтара, а впереди виднеются предгорья хребта Сьерра-Морена. Тут, правда, эти горы называют совсем по-другому, но не суть. На одном из холмов, куда ведет узкая дорожка, и выстроил свою столицу Тимофей. Небольшая крепостца, оседлавшая его вершину, слова доброго бы не стоила, да только подобраться к ее стенам ой как непросто. Если у них там есть колодец и запас еды, то я снимаю шляпу перед строителем. Осаждать это чудо фортификации можно до морковкина заговенья.

Домики простонародья разбросаны в художественном беспорядке между акрополем и портом. Около них высажены оливы, разбиты огородики, и пасутся козы. Их охраняют голозадые мальчишки, которым по малости лет ни одежды, ни обуви еще не полагается. Из развлечений у них только праща, с которой иберы обращаются мастерски. Пацаны нашли старый выщербленный горшок, надели его на палку и бросают камни, гомоня, как стая дроздов. Пока отцы этих мальчишек таскают груз в порту, матери гнут спины на полях. Они второй раз за этот год сеют репу, что поспеет к холодам. Жить здесь — завидная участь. Царь платит за работу в порту ячменем, бобами и просом.

— К берегу правь! — скомандовал я. — Остаемся здесь надолго.

— Хорошо, государь, — кивнул кентарх. — Заодно днище проверим, почистим от морской дряни, а потом осмолим заново.

— Эй, малец! — свистнул бандофор с моего корабля. — Царь Тимофей в городе?

— Царь нет, — замотал нестриженой башкой мальчишка. — Воевать идти. Царица Феано есть.

— Сбегай, позови ее, — крикнули ему.

— Не, — помотал головенкой мальчишка. — Бесплатно пусть тебе жена бегать. Медный халк дай, богатый парень! Я тогда и сбегать, и сплясать тебе. А без медный халк я тебе только вот это показать могу!

И он повернулся, предъявив гогочущей публике черный от грязи зад.

— У-у! Жадный говнюк! — замахнулся на него старпом. — А ну, иди отсюда! А то уши тебе надеру!

— Не нужно ни за кем бегать! — показал я на столб пыли, который поднялся у ворот крепости. — Царица Феано сама сейчас приедет.

Ишь ты! У нее и коляска есть. Кого она впрягла? Неужели коней? Да нет, это мулы. Видимо, лошадей забрал с собой Тимофей. Сколько лет я ее не видел? Пять или шесть? Не помню уже. Ей примерно двадцать семь–двадцать восемь, возраст, в котором здешние женщины уже воспитывают внуков. Но назвать Феано бабкой язык не поворачивается, напротив, она с годами лишь налилась зрелой женской красой. Она чудо как хороша, напоминая своей ухоженностью знатных дам Энгоми. Роскошная грива смоляных волос спрятана от пыли под расшитым платком, а на лице нет даже следа морщин, которые быстро появляются у тех, кто трудится в поле. Ее кожа гладкая и нежная, почти такая же, как была в момент нашего расставания. Неудивительно, ведь позади нее стоит служанка, закрывая свою царицу зонтом.

— Приветствую в Иберии, господин! — Феано поклонилась в пояс. — Я жертвы богатые за тебя принесу. Я молила Великую мать, чтобы она побыстрей прислала тебя…

— Переходи к делу, — поморщился я, отведя ее в сторонку. — Говори, что случилось.

— Да сцепились эти два дурня, — в сердцах сказала Феано, стараясь, чтобы не слышал возница, навостривший уши. — Уже и не помнит никто, чего они не поделили по пьяному делу, да только