Корней молчал, что совсем не устраивало желавшего поговорить Акима.

— Вот где справедливость? Баре в тепле и уюте песни распевают, а люди — в поле цельный день под дождем…

— Замолкни, — впервые подал голос бывший солдат.

— Так, а я что сказал-то? — тут же сдал назад Аким. — Понимаю, что они — господа, но все равно, обидно.

— Сергей Александрович — барин с пониманием. Не самодур какой. И в поле он людей погнал не на весь день. Им все равно барщину отрабатывать надо, но и тут позаботился. А ты на него хулу возводишь.

— Да я все понимаю, это так… к слову пришлось.

Тут на крыльцо вышла Евдокия с тазом, и Аким поспешил перевести внимание на нее.

— Евдокия, душа моя, не согласишься пойти со мной на Всесвятское воскресенье?

Та не удостоила кучера даже взглядом, молча пройдя до туалета и вылив туда грязную воду, после чего вернулась в дом.

— Эх, и вот так всегда. Вот чего ей надо-то? Али я не хорош собой? Или она и вовсе хочет бобылкой остаться?

— Болтаешь много и не по делу, — веско сказал Корней, закончив курить и погасив бычок. — А будешь про барина с семьей худые слова говорить — зубы тебе пересчитаю. Понял?

— Понял, чего не понять-то, — насупился Аким. — А барыня тоже хорошо поет, — добавил он, услышав партию Ольги Алексеевны и таким образом оставив последнее слово за собой.

Глава 8

18 июня 1859 года

Утром дождь так и не закончился. Правда и не разошелся — все также мелко накрапывал. Мерзкая погодка.

После завтрака мы с отцом снова уселись в дрожки. Я только и успел, что сделать небольшую зарядку. Во дворе сейчас не позанимаешься, а привычку делать упражнения вырабатывать необходимо. Аким предупредительно раскрыл навес, который был предусмотрен на подобный случай, и морось нам в лицо попадала лишь из-за редких порывов ветра. Сам кучер сидел на облучке, до которого навес не дотягивался и зябко кутался в дождевик. На голове у него была войлочная шляпа, а на ногах сапоги. Мы с отцом тоже оделись по погоде — кроме привычных рубахи и штанов я надел тальму — специальную накидку на одной застежке. На моей голове красовался цилиндр, а Евдокия перед выходом принесла мне сапоги. Качество у них было конечно лучше, чем у Акима. Отец вместо тальмы надел альмавиву — широкий плащ, в который можно было закутаться полностью.

Лошадь месила копытами вязкую глину, не спеша тянув за собой наш транспорт. На колеса тоже налипала глина, и выходить из дрожек не хотелось категорически. И как вчера крестьяне в такую погоду поля окучивали? А они это делали. Мы увидели результат собственными глазами, когда добрались до принадлежащих нам полей.

— Вдоль всего надела правь, и потом — в деревню, — приказал отец Акиму.

Молча рассматривая окученные рядки, отец о чем-то размышлял. Я думал об ином — насколько эффективно было мое предложение. Может, крестьяне все-таки всей деревней вышли вчера на работы? Мы же не смотрели, как они выполняют поручение.

— Добре, — когда дрожки развернулись назад, обронил отец и посмотрел на меня. — Сработала твоя метода.

— Посмотрим, будут ли крестьяне свои поля с ее помощью обрабатывать, — тихо ответил я. — Если будут — значит да, хорошая идея. Если нет — то стоит посмотреть в следующий раз, придерживаются ли они ее, и как у них выходит. Да и спросить надо сейчас — есть ли заболевшие.

— Спросим, — кивнул отец.

В деревне к нашему появлению отнеслись настороженно. Мы подъехали к подворью, где жил староста Еремей и остановились возле ворот. Дедок выскочил на улицу в тот же миг, не иначе заранее разглядел дрожки, да стоял наготове.

— Ну как? Справились вчера, погляжу? — бухнул отец, внимательно смотря тому в глаза.

— Справились, барин, — кивнул Еремей.

— И как оно? Дюже сложно было? Только не ври! — прикрикнул он на старика, когда тот уже набрал воздух в легкие и открыл рот, чтобы запричитать.

— Тяжело, — выдохнул Еремей. — Но у вас, барин, струмент хороший. Хоть и мало железного, но для трети работников за раз хватило. Им шибче получается дело делать. Токмо так и справились.

Я тут же сделал себе пометку в уме, что раз у крестьян инструмент хуже, то могут и по старинке свои наделы продолжить обрабатывать. А вот если разрешить им на время взять наш инструмент, тогда уже более «чистый» результат получим. О чем я тихонько на ухо и шепнул отцу. Тот задумался на несколько мгновений, после чего кивнул. И уже Еремею сказал:

— Раз добро дело сделали, дозволяю на следующую неделю моим инструментом пользоваться вам и на ваших наделах.

Это вызвало оживление и неподдельную радость не только у Еремея, но и у его домочадцев, также вышедших во двор и слушавших наш разговор.

— Благодарствую, барин, — тут же отвесил поклон старик.

— Но за его сохранность ты отвечаешь передо мной лично, — напомнил отец, после чего он уточнил насчет заболевших, узнал, что никто не простыл, и приказал Акиму возвращаться назад.

Из дрожек мы даже не выходили, так сидя весь разговор отец и провел.

— И все же, я не понимаю — для чего такие поблажки им? Если у их больше свободного времени будет, то какая нам от того выгода? — спросил он вдруг неожиданно.

Изначально мне просто было в силу воспитания жалко этих людей, с которыми никто по-человечески не обращается. Но отец такого моего гуманизма не поймет, поэтому надо что-то срочно придумать.

— Если у их будет больше свободного времени, то они смогут посвятить его какому-либо ремеслу. Хотя бы начать учиться. А талантливый ремесленник в своем имении точно не помешает. Пусть не все этим займутся, но те, кто все же найдет в себе силы и способности, станут нашим потенциалом. Мы сможем организовать мануфактуру какую, или иное производство. И нанимать никого со стороны не нужно.

— Лентяи они. Скорее по полатям лежать будут, чем чему-то учиться, — фыркнул отец, но задумался, а я заметил, как Аким «греет уши».

Он даже немного голову повернул, чтобы лучше все расслышать. Не иначе, чтобы потом деревенским