Над улицей витал непередаваемый аромат Калькутты, в котором смешалось все — солнце, пыль, цветы, благовония, специи, уличная еда, смрад от Хугли, человеческий пот и буйволиная моча. Сперва в этой палитре запахов вступивший на Читпур-роуд отчетливее ощущал благоухание белых, желтых, оранжевых и красных цветочных головок — их продавали корзинами или в готовых гирляндах, которыми украшали гостей и статуи богов. Потом приходил черед пряному запаху гвоздики, корицы, тмина, кориандра, куркумы и особенно имбиря — он традиционно преобладал в калькуттском карри. Тут же, рядом с корзинами специй, прямо с повозок, продавали овощи и фрукты, сорванные с веток деревьев и кустов несколько часов назад.

Седобородый в курте неприязненно покосился на проталкивающуюся сквозь толпу группу белых воинов, пришедших с севера, — на казаков в высоких шапках из меха, с оружием на поясе. Кули, придерживая на плече палку с двумя пустыми плетеными корзинками, наперебой орали, бесстрашно хватая за руки этих ни на кого не похожих людей со свирепыми лицами:

— Бабу, возьми меня, я хороший бой!

Урус-казаки их не понимали, строили страшные рожи, хватались за рукояти своих сабель, но некоторые из них сдавались, и тогда весело улыбающиеся носильщики тащили их к тем хозяевам лавок, с кем имели договоренность. Что хотел купить на рынке северянин, не имело никакого значения, как и то, что такой несчастливец начинал сыпать яростными проклятиями. Если бы седобородый знал русский язык, он был бы искренне поражен, на что ругался урус-сахиб — тот ждал, что его отведут к продажной женщине, к «бабе», а вместо этого ему подсовывали безделушки из керамики. Но седобородый ничего не понял, да и вовсе не хотел разбираться в случившемся — у него была своя цель для похода на рынок, гораздо более важная.

Он прорвался сквозь ароматную завесу овощного рынка и очутился в нагромождении лавок, торговавших всех подряд — керамикой, изделиями из чеканной латуни, резной мебелью, поделками из сандалового, черного и красного дерева и из слоновой кости. Визитера все это многообразие товаров ручной работы оставило равнодушным. Он уверенно свернул в нужном месте и притормозил перед лавчонкой со священными статуэтками. Здесь был представлен почти весь пантеон индийских небожителей — танцующий Шива, прекрасная Апсара, синекожий четырехрукий Вишну с многоголовым змеем над головой, веселый толстяк Батей, пришелец из Китая, приносящий удачу, Ганеша — мудрый бог с головой слона, и, конечно, главная богиня города — Кали с ожерельем из человеческих черепов на шее и с мечом и отрубленной головой — в руках.

Хозяин лавки, крепкого телосложения усач, в таком же курте, как и на госте, только белого цвета, вежливо поклонился гостю. Как только тот плотно закрыл за собой дверь, манеры хозяина моментально изменились — малейшие следы подобострастия, принятого среди торговцев, исчезли без следа, на гостя сурово смотрел тот, кто привык приказывать, а не угождать.

— Что привело тебя ко мне, шамсиас Вишал?

Седобородый замялся.

— Несчастье, предательство, возмездие… — забормотал он, растерявшись перед лицом джемадара, руководителя тайной общины тхагов-душителей. — Я знаю, что мой низкий ранг не подобает называть имя будущей жертвы, но здесь особый случай.

Никто бы никогда не заподозрил в хозяине лавки главаря секты безжалостных убийц, последователей Черной матери, совершавших ритуальные человеческие жертвоприношения богине Кали по всей Индии. Обычный торговец — таких тысячи в Калькутте. И его подручные — бхутоты, которые имели право душить жертву, и шамсиасы, державшие ее за руки и за ноги, — также ничем не выделялись из толпы, об их страшном промысле не знали даже родственники. Клятва и страх возмездия намертво запечатывали рты. Община стирала кастовые различия, ритуалы с использованием гашиша возбуждали, но не это привлекало неофитов. Одни рассчитывали поживиться, ибо деньги жертвы перекочевывали в карманы убийц. Других влекла власть над смертью, ощущение избранности или врожденный садизм, жажда наслаждения муками удушаемого.

Счет убитым во имя Кали доходил до сотен тысяч, если не до миллиона — о тхагах знали, их боялись, и никто не смел бросить им вызов. Наоборот, власть имущие часто их использовали. Хозяин седобородого, главный бабус Калькутты Рамдулал Дей, иногда прибегал к их услугам. Так будущий шамсиас познакомился с хозяином лавки, проникся культом, прошел посвящение, получил «зуб Кали», железное навершие мотыги, с помощью которой закапывали тела убитых, и главное оружие душителей — румаль, шелковый платок длиной в «королевский локоть» (1).

— Прекрати мямлить и расскажи все как есть, — строго приказал лавочник.

Седобородый Вишал собрался с духом и поведал грустную историю крушения империи Бабу Рамдулала Дея. О том, как проклятый урус Питер обманул главу бании, отнял у него все сокровища и лишил жизни его, его сыновей и многих бабусов Калькутты.

Джемадар слушал, полуприкрыв веки. Когда седобородый закончил, главный тхаг широко распахнул глаза и с насмешкой спросил:

— Предлагаешь мне заняться любимцем Ганеши, столь ловко устраняющим все препятствия на своем пути? Нет слов! Слоноликий, то вверх, то вниз качающий головой, хранит этого человека, отгоняя от него злых духов (2). Все знают, что Питер, победитель инглиси, напоил молоком статую бога в Бенаресе и с тех пор ему сопутствует удача, будто он триста раз потер пузо Смеющемуся Будде.

Визитер оторопел. Не такого приема и не такого ответа он ждал. Он открыл было рот, чтобы доказать свою правоту, предложить денег, но раздался жуткий чмокающий крик ящерицы-геккона — безобидного существа, сидевшего под крышей, на почерневших балках, но способного до смерти напугать своим воплем.

— Знак! — поднял палец лавочник. — Это предупреждение! Не будет удачи тхагам, если они последуют твоему предложению. Ступай и будь на связи. Когда я решу, что пришло время выходить на охоту, тебя известят.

Растерянный седобородый выбрался на улицу и замер, не решаясь вклиниться в торговую толчею. Он в полном отчаянии шарил глазами по толпе, инстинктивно выискивая тех, кто мог бы ему помочь — по мелким деталям, известным лишь посвященным. Он не знал, что ему делать, где найти нужных людей — шанс, как ему казалось, был близок к нулю.

«Нужно покрутиться около ближайшего храма Кали. Братья из других сект, совершив убийство, приносят ей часть добычи. Быть может, мне повезет», — подбадривал себя шамсиас, понимая, что он хватается за соломинку.

Он пересек улицу и спустился к реке по извилистому грязному переулку к небольшому зданию храма, сложенному из потемневшего от времени лунного камня молочного цвета. Вишал потратил даром несколько часов, вглядываясь в лицо входивших и выходивших из храма.

Тщетно.