Тогда зачем ему это надо?..

Задача есть, ответа пока нет. Но я уже ощутил вот тот самый азарт, кураж, без которого вообще нет ничего в жизни, кроме скуки и рутины. Без которого жизнь не жизнь, а проживание. Значит, будем рыть в этом направлении! И чем скорее, тем лучше.

А скорее — это завтра. Сегодня, понятно, смысла нет. А вот завтра…

Тем более, завтра воскресенье. Надо будет обязательно к Ирке заглянуть.

…Высоцкий закончился, началось свободное общение. «Вольные упражнения» — как выразился Татаренко, развеселив всю честную компанию. Народ уже обвыкся, расслабился, подразмяк, разбивка на пары стала очевидной. На кухне кипело-бурлило, весело звенели чашки-ложки, роскошно благоухал настоящий не то бразильский, не то колумбийский кофе… Чай-кофе-потанцуем — нормальная стадия развлекательной программы. Магнитофон добросовестно наполнял пространство сладкозвучными лирическими мелодиями — «медляками», как было принято говорить, пары тесно топтались в обнимку. Звучала самая глубокая «попса»: Поль Мориа, Рэй Конифф, Джеймс Ласт, наши «Поющие гитары», мастера переделок зарубежных хитов… Кто-нибудь из девушек время от времени говорил:

— Ой, Ир, спасибо за такой чудесный вечер! Мне пора.

И что-нибудь так далее. А кто-то из парней вызывался:

— Я провожу!

И парочка исчезала. Как дальше у них развивались события? Деликатность велит об этом умалчивать.

Так, между прочим, исчезли Татаренко с Мариной. Яр успел подмигнуть нам на прощание:

— Уходим в ночь!

— Может, помочь? — двусмысленно сострил я в рифму.

Но Яр за словом в карман не лез, и ответ прозвучал такой:

— Справимся сами, спасибо маме!

— Э, маме… — пробурчал Жора. — А папе нэ нада спасиба гаварить?..

Произнеся это, он зевнул, вежливо прикрывая рот рукой.

— Однако! По-моему, пора в покои Морфея. У меня в понедельник дежурство по поликлинике, надо бы отдохнуть хорошенько.

Думаю, Минашвили немного слукавил. Для отдыха ему завтра времени вполне хватало. Просто стало скучновато. Высоцкого послушал, друзей коньяком угостил, сам отведал… А разводить амуры, шуры-муры не позволяло кавказское воспитание.

Между прочим, исчез и бас-гитарист. Как-то так незаметно, как дым осеннего костра. Был, был — и нет.

Тоже загадка.

Я поискал взглядом Ирину, и не столько увидел, сколько услышал, как она хлопочет в кухне. Состав гостей, конечно, поредел, но угостить оставшихся хозяйка считала своим святым долгом. Какие-то патриархальные понятия в ней жили неистребимо, несмотря на весь шальной беспорядок в башке.

— Кому чаю⁈ — провозгласила она радушным голосом и улыбаясь, как подобает хозяйке. Я, однако, просек, что тут не очень ладно. Нечто проскальзывало в лице, во взгляде. Видать, огорчилась, что музыкант ушел. Виду, конечно, старается не подать.

Кругом загадки!

Да, они как будто не связаны между собой, однако, это лишь потому, что я пока не нахожу связи. Не вижу того самого золотого ключика. А он есть! Он прячется здесь, в самых простых случаях. В них что-то есть, что пока незримо для меня соединяет разрозненные загадки. В том, как гитарист увивался вокруг Ирки. В каком-то слишком стремительном сближении Татаренко и Марины. В разговоре Мартынюка и Рыбина в подземном складе… А может, вовсе и не в этом, а в чем-то другом. Но я его найду! Обязательно. Иначе я — не я.

Не успел я так философски подумать, как к нам подскочила Ирка:

— Мальчики, а почему не танцуем⁈

— Не мужское это дело, — брякнул Вовка.

Она оторопела:

— Почему это не мужское⁈

— Володя пошутил, — вежливо сказал я.

— Чудная какая-то шутка, — с подозрением сказала Ирка.

— Это у нас бывает, — я весело подмигнул ей. — Слушай, Ирэн, спасибо за вечер, все шикарно! Высоцкого послушать — праздник для души. Тем более такая запись. Молодец, что все это организовала!

— Праздник, говоришь?.. — Ирка странновато призадумалась, вроде бы не над моими словами, а над чем-то другим.

— Самый настоящий, — подтвердил я и встал. — Пойду.

— А что так? — по-прежнему задумчиво спросила Ирка. — Время-то детское!

— Хочу вернуться в детство, — не лучшим образом отговорился я. — Соскучился.

— Что-то рановато. Тебе ж не пятьдесят лет!

Эх, Ирина, Ирина, знала бы ты, какие у меня сложные отношения со временем!..

— Смотря как считать, — замысловато ответил я, но тему развивать не стал. Тут же и Вовка заторопился, и рассыпавшись в комплиментах хозяйке, мы смылись.

В подъезде Володька хихикнул:

— Слушай, а ты заметил, как этот балалаечник к Ирке липнул?

— Естественно.

— А потом слинял! Липнул, липнул, да не долипнул. Почему так?

Вот и мне хотелось бы знать — почему⁈

С этой мыслью я уснул, с нею же и проснулся.

Вернее, не только с ней, конечно. Я все думал о совокупности событий, в которых безошибочно чувствовал связующее начало, но не могу его поймать. И самое досадное — не за что ухватиться! Слишком мало данных. Нет, эти данные, конечно, придут. Но время, время! Оно ведь успеет принести новые события, их сеть заплетется еще сильнее, еще таинственнее…

Эти размышления довели меня до того, что я заворочался слишком сильно, заскрипел панцирной сеткой и разбудил Володьку.

Он прокашлялся и, не открывая глаз, пробормотал с неудовольствием:

— Кому не спится в ночь глухую?..

Я не стал отвечать в рифму, поскольку этот ответ не соответствовал бы действительности. Ответил наставительно:

— Владимир Юрьевич, изъясняйтесь объективно, как подобает ученому. Разуйте глаза: никакой ночи нет и в помине. В мире даже не рассвет, но уже восход!

Вован сладко потянулся, зевнул, разлепил веки:

— И то верно. И кое-кто утверждал, что он будет вне очереди дневалить по кухне. В выходные дни…

Зевота бывает заразительна, и я тоже зевнул:

— Могу повторить: выражайтесь точнее. Не кое-кто, а Скворцов Максим Андреевич. И он от своих слов не отказывается. Отдежурим без проблем. Кстати, не худо бы уже приступать к завтраку, как считаешь?

— Считаю разумным. Приступай. А Владимир Юрьевич еще немного поваляется.

Ну, я тоже еще малость повалялся, а поднявшись, отправился на кухню, где и обревизовал имеющиеся запасы. Для завтрака недостаточно, придется в магазин переться… Теоретически можно было бы попросить в долг у Зинаиды Родионовны, но та имела привычку подниматься ни свет, ни заря и уматывать по неким непонятным делам. Вот и сейчас ее и след простыл. Пришлось