- А они как попали на автомобильный салон?

- Благодаря твоему деду. Да тут не только автомобили, двигатели и аэронавтика. На выставке всё что угодно можно найти. Лодки с катерами продают, мебель, телефоны, патефоны и прочую мелочь. Особо хорошо стиральные машины с ножным приводом берут. Уже несколько сотен продали, и постоянно заказывают из княжества ещё и ещё. Ладно, пойдём в дом, ты же, наверное, голодный? - запоздало спохватился Расмуссен.

Но до столовой я не добрался, застряв в прихожей, где подзавис из-за наличия двух телефонных аппаратов марки «Milde», лицензионной копии шведской «LM Ericsson Со».

- Матти, ты чего? Идём, - вернулся за мной датчанин.

- А зачем здесь два аппарата? - указал я ему на причину своей задержки. - Или один не работает?

- Ха-ха, - хохотнул тот. - Ты тоже удивился, как и мы, когда сюда въехали. Вот это — «Театрофон». - Он указал на аппарат, у которого имелись только наушники. - С простого телефона звонишь на коммутатор и заказываешь трансляцию на вот этот номер. - Он потыкал в табличку с цифрами и буквами на аппарате. - И слушаешь то, что сегодня передают. Есть даже газета специальная, где печатают расписание — во сколько и какая опера или спектакль будет транслироваться.

Прям, предок проводного радиовещания получается. Никогда про подобное ничего не слышал.

«Стоп!» - молча скомандовал я себе и снова остановился. Так ведь можно попробовать создать проводное вещание дома, в Яали. Помнится, мне попадалась информация в интернете, что простая советская тарелка — абонентский громкоговоритель, изготовлен по чертежам Эрнста Сименса. А этот Сименс помер в тот год, когда родилось моё нынешнее тело. Надо будет покопаться в старых германских технических журналах. Там многое печатали. И, на радость всем своим пионерам, будет у нас передача — «Пионерская зорька».

…..

А на следующий день, все газеты Парижа, да наверное и Франции, вышли с сообщениями о создании англо-французского акционерного общества с государственным участием для строительства тоннеля под Ла-Маншем из Дувра в Кале. Но только одна «Le Temps» опубликовала статью о причинах положивших начало строительства этого тоннеля, в которой сослалась на мой рассказ и даже разместила мою фотографию.

Впрочем, никакой особой известности это мне не принесло. Разве что только члены нашей делегации потребовали от меня рассказать о тех событиях. Всё остальное время я занимался тем, что регулировал движки и перегонял с железнодорожной станции «Сен-Лазар» прибывающие из княжества мобили. Отправляясь на выставку, наши инженеры взялис собой только двух механиков, которые зашивались, пытаясь всё успеть сделать вовремя. Но не всегда это получалось. Вечерами и в свободное время, к ним присоединялись и сами инженеры. Так что моё появление сочли даром небес и моментально заняли работой.

Даже для того, чтобы просто прогуляться по Парижу и посмотреть на ту же Эйфелеву башню, мне пришлось уйти в самоволку. А вечером выслушивать нотации деда Кауко о том, что я поступил неправильно, бросив работу и никого об этом не предупредив. Самое обидное, что на саму башню я не попал. Она оказалась закрыта на ремонт до Рождества.

- Ты понимаешь, что сюда не гулять приехал? - наехал на меня дед после ужина, затащив в свои апартаменты.

- А я сюда не просился! Это ты меня за каким-то хийси (леший) в Париж приволок. Я вообще домой собирался!

- Чего ты на меня орёшь, помпо? А если бы тебя ограбили или не дай бог подрезали? Как бы я твоим родителям в глаза смотрел бы? Совсем не соображаешь, что ли? Это большой город, здесь всё что угодно возможно!

- Ага! Сейчас! Подрезать! Как же! Были уже одни такие в Лондоне. Ой, - я вдруг понял что почти проболтался о своём лондонском приключении.

- Чего ой? А ну-ка, а ну-ка. Ты от меня что-то утаил, негодник мелкий? - и дед молниеносно вцепился в моё левое ухо своими стальными пальцами.

- Ухо-ухо! Деда! Отпусти! По-хорошему прошу! Ай-яй! Ой! Пусти! - причитая попытался я вырваться из его хватки, но дед для надёжности схватил меня и за втрое ухо.

- А ну, рассказывай, бестолочь! А то оторву тебе твои лопухи и…

«Щёлк!» Громко щёлкнул предохранитель американского пистолета «Savage», купленного мной в Лондоне взамен утопленного в Темзе револьвера. Дед Кауко остановил свою экзекуцию и скосил глаза вниз, где ему в бедро упирался ствол оружия.

- И ты выстрелишь в собственного деда? - удивленно спросил он у меня, впрочем, не отпуская моих ушей.

- Не в тебя, а в твою ногу, - парировал я. - Мои ухи, ой, уши, думаю стоят твоей ноги.

- Ну ты, - возмутился старик и, отпустив, наконец, мои горящие огнём органы слуха, отступил на пару шагов и с укоризной на меня посмотрел.

После чего спокойно развернулся ко мне спиной и, дойдя до кресла, почти рухнул в него.

- Да убери ты эту пукалку, - возмутился дед, заметив, что я его ещё держу на прицеле. - Воспитал на свою голову одних Вяйнямёйненов. Чуть что — сразу своего старика бить или стрелять собираются. Трубку мою принеси. И кисет. Вон, на полке лежат, - распорядился старый, когда я убрал пистолет в карман.

Выполнив то, что он просил, я, не спрашивая разрешения, развалился в соседнем кресле и массируя пострадавшие уши, уставился на висящую на противоположной стене картину. Виноватым я себя совершенно не чувствовал, сам ведь меня учил давать отпор в любой ситуации. Вот пусть себя и винит. Но и смотреть в глаза деду мне почему-то не хотелось совершенно. Поэтому и рассматривал картину и изображённую на ней женщину с зонтиком.

- Наша хозяйка говорит, что это знаменитая картина какого-то Клода Мони.

- Моне. Клод Моне, - поправил я деда. - Знаменитый французский художник.

- Да похер! Ты, давай, колись, что у тебя там в Лондоне приключилось? - пыхая ароматным турецким табаком, распорядился дед Кауко.

- Грабители приключились, - выдавил я

- А поподробнее? - насел на меня дед.

Ну, слово за слово, и я незаметно выложил ему всю историю. А как выговорился, так сразу и какое-то облегчение на душе