— Я понимаю.

Старый шаман снова закрыл глаза, и в юрте воцарилась тишина, нарушаемая только треском поленьев в очаге. Где-то вдали выл волк, и этот вой казался предвестником грядущих перемен, которые навсегда изменят судьбу Сибирского ханства.

* * *

Густой туман стелился между стволами вековых кедров, когда мурза Карачи и Кум-Яхор шли по едва заметной тропе. Позади двигались десять татарских воинов в кожаных доспехах. Между мурзой и шаманом семенил переводчик — худощавый татарин с бегающими глазами, владевший множеством местных языков.

Лес молчал. Даже птицы затаились, чуя неладное. Карачи остановился на краю небольшой поляны, заросшей жухлой травой и окружённой елями. На противоположной стороне, у поваленного ствола, сидели пятеро русских — оборванные, заросшие, с глазами загнанных зверей. Завидев татар, они медленно поднялись, сбившись плотнее.

— Это они? — спросил Карачи, не сводя взгляда с бродяг.

— Они, господин мурза, — сказал переводчик. — Они сами предложили нам свою помощь.

— После того, как поняли, что здесь им делать нечего, а до Москвы добраться сил не хватит, — усмехнулся Карачи.

Затем кивнул:

— Спроси их имена. И откуда они.

Переводчик нахмурился, шагнул к русским и заговорил, коверкая слова:

— Мурза Карачи хочет знать ваши имена. Говорите по очереди. И как здесь оказались.

Первым выступил коренастый мужик с медвежьей походкой:

— Андрей я. Андрей Косолап. Из Вологды. Приказчика убил. С охотниками за Камень ушёл, да отстал. Вот и оказался здесь.

Вторым заговорил высокий жилистый мужчина:

— Фёдор Серпуховец. Лихим кличут. Стрелец был в Казани, за пьянство и драки сослали. Из острога сбежал. В Сибири долго кочевал.

Третий был, сутулый, со скособоченной рожей.

— Михайло Кривоног. Из Нижнего Новгорода, дьячка сын. Воровстве церковном обвиняли — бежать пришлось. Грамоте обучен: могу читать и писать.

Четвёртый — крепкий, с чёрной бородой, — коротко бросил:

— Игнат Чернобород. Из-под Мурома. Шайку держал, обозы на Волге грабил. Воеводы пришли — людей моих перебили. Остатками за Камень ушёл, да всех растерял в стычках.

Последний, низкий, коренастый, с мозолистыми руками, сказал тихо:

— Савелий Плотник. Ремесленник я, руками работать умею. В поджоге двора обвинили — бежать пришлось.

Карачи шагнул вперёд. Его богатый халат, расшитый серебряными нитями, резко контрастировал с лохмотьями русских. Он заговорил, и переводчик передал:

— Русские, вы теперь среди татар. Как вам живётся?

Бродяги переглянулись. Первым ответил Фёдор Лихой:

— Хорошо живём, господин мурза. Кормят, не обижают. Спасибо за милость. Всяко лучше, чем в лесу, как звери дикие. Поначалу страшновато было, конечно, а сейчас — нет. Спасибо великому хану за все!

Остальные согласно закивали.

Карачи довольно улыбнулся.

— Запомните: будете выполнять приказы — останетесь живы, будет пища и кров. Может, и награда. Но ослушаетесь — умрёте медленно. Предателей мы наказываем жестоко. Вы видели.

Русские побледнели. Они действительно видели — и посаженных на кол, и обезглавленных. И знали, насколько легко здесь оказаться в немилости.

— Ясно? — холодно спросил мурза.

— Ясно, господин, — ответили хором.

— Теперь слушайте шамана, — добавил Карачи.

Кум-Яхор поднял голову. Его голос шуршал, как сухие листья:

— Духи леса шепчут о вас. Вы потеряли землю и богов. Но у вас есть шанс обрести новую жизнь. Не упустите его. Я скажу, что вам нужно сделать. И горе вам, если узнает об этом кто-то еще.

Шаман обвёл их взглядом. Русские переминались с ноги на ногу и со страхом посматривали на мурзу и шамана. Татарские воины стояли неподвижно, держа ладони на рукоятях сабель. Лес вокруг затаил дыхание.

Кум-Яхор заговорил уже по-татарски, и переводчик передал:

— Хан Кучум знает о вас. Он знает, что вы предали своих. Но знает и то, что предатель, которому некуда идти, может стать самым верным слугой. У вас нет выбора: или служба, или мучительная смерть, — произнес мурза.

— Вы поняли? — добавил он.

— Да, — закивали бродяги.

— Ждите. Вас накормят. Скоро все узнаете. Запомните: глаза хана видят всё, уши хана слышат всё. А потом мы с вами еще поговорим, скажем, что нужно сделать.

Русские поклонились неуклюже и ушли в лес. Карачи усмехнулся:

— Жалкие псы. Но и бешеная собака может укусить врага, если её натравить.

Кум-Яхор кивнул:

— Отчаяние делает людей послушными. Эти пятеро уже мертвы для своего мира. Но страх и жажда жизни — хорошее начало.

Карачи махнул рукой, и отряд двинулся обратно.

* * *

Глава 9

* * *

Московское утро выдалось холодным — осень уже стояла у порога. Караул Спасских ворот поднял бердыши и расступился. Приказной дьяк, худой, в лисьем воротнике, долго вертел в руках грамоту с печатью, поднося её то к глазам, то к свету, словно проверял подлинность не только бумаги, но и самого права казачьего сотника переступить священный порог. Наконец, он коротко кивнул.

— Велено пустить.

Черкас Александров, пригладив усы, снял шапку, перекрестился на икону над створкой — Спас Нерукотворный смотрел строго, но милостиво — и переступил порог.

Гулкий двор Кремля встретил смешением запахов: воска от множества свечей в соборах, едкого дыма от печных труб и мокрой шерсти от бесчисленных шуб и кафтанов. Где-то на колокольне Ивана Великого тянули мерный, долгий звон — не то к заутрене, не то к какому-то дворцовому сбору. Звук разносился над белокаменными палатами, отражался от золочёных куполов, словно небесный глас напоминал всем входящим о величии места.

Черкас шагал в новом кафтане из алого сукна — он вез его, не надевая, с Кашлыка, тщательно спрятав от непогоды.

— В столицу — не в рваной походной, — напутствовал его Ермак. — Там на одежду смотрят прежде, чем в глаза заглянут.

Кафтан сидел ладно, но непривычно — плечи стягивало от жёсткого воротника, а медные пуговицы казались тяжёлыми, как грузила. Кожаный пояс, сабля в ножнах с насечкой, нож булатный — всё это сняли ещё у ворот. Стрелец с рыжей бородой долго и внимательно описывал каждую вещь, словно это было не оружие воина, а драгоценности.

— Сабля кривая, турецкой работы, на клинке насечка, ножны кожаные с медью, темляк шёлковый…

Оружие унесли в караульную — «получишь при выходе, коли всё мирно пройдёт». На поясе остался только мешочек с грамотами, где сургучные печати хвостами свисали наружу — вот что теперь было оружием важнее стали.

Проводник — молчаливый подьячий с гусиным пером за ухом и чернильным пятном на щеке, вёл его через сенцы и переходы к приказным избам. Ноги тонули в толстых половиках, стены были обиты сукном, в углах теплились лампады перед тёмными ликами святых. В одном из переходов