Кто он был? Дипломатический курьер? Вряд ли. Диппочту так не возят. Тут что-то тоньше, что-то, чего нельзя доверить даже дипломатической почте.

Без особых эмоций и удивлений констатирую, что шкатулка явно намного толще, чем предстает после открытия. Пара «хм»… и двойное дно открылось моему взору. Занятная шкатулка. Нет, ничего эдакого. Не сундук графа Монте-Кристо. Отнюдь. Шесть золотых и серебряных монет, рекомендательные письма к разным дворянам, векселя (на предъявителя и персональные), какие-то зашифрованные списки, не менее зашифрованные письма. Несколько перстней из тех, что дарят дворянам за услуги высокого свойства.

Шведские риксдалеры можно выдать в качестве моих денег из Киля, жалко, что их всего два. Золотой луидор 1718 года и двойной червонец дедушки порадовали, конечно, как и червонцы Петра II. Кузен на них прямо Пушкин! Вот только где мне эту красоту менять? Тут монетами граммов двадцать золота и пятьдесят серебра! О! Вот еще пара су! Вроде обычные. Ну, теперь нельзя сказать, что я «Être sans le sou» – «без су в кармане». Интересно, что эта мелочь тут делала?

А, вот еще два потайных отделения нашлось. Мешочки приятно тяжелили ладонь. Монеты? Нет. Камешки. Блестящие. Разных цветов, карат и чистоты. Не так чтобы много, но и не так мало. Сколько могла стоить эта вся музыка – я не имел представления. Пока были ясны две вещи. Первая – шкатулку нужно везти в Петербург. А там видно будет. Вторая – не считая пары монет и, возможно, перстней, я не получу в дороге ничего в виде дополнительных звонких деньжат.

Ладно. Графа Монте-Кристо из меня не получилось. Придется с этим жить дальше. Монеты и перстни в карманы, шкатулку под замок и подальше в мой мешок.

Монеты не изменяли принципиально мою жизнь никак. Я не мог их тратить, не привлекая к себе внимания попутчиков. Только вот шведское серебро может удастся в расходах из забранной у Брюммера «кильской кассы» спрятать. Поэтому золотые для меня не деньги вовсе, а так, приятная тяжесть в карманах. Не более того.

Так, кто-то идет. Крамер! Вернулся. Скоро, значит, в путь. Осмотр сворачиваем.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. ДАЛЬНЯЯ ПОМЕРАНИЯ. ГОРОД КЁСЛИН. ПОЧТОВАЯ СТАНЦИЯ. 13 января 1742 года

В Кёслин, к нашему приятному удивлению, мы въехали часа за полтора до заката. Раньше мы подъезжали к будущему ночлегу с первой звездой. Но то ли дни стали длиннее, то ли сменные лошади, усилившие наши упряжки на Бельгарде, были резвы, но на почтовую станцию Кёслина мы ввалились еще при ярком солнце.

Это радовало, пока Корф пристраивал лошадей, а Берхгольц, отжавший-таки у меня половину «голштинской кассы», искал нам ночлег, я мог спокойно почитать при свете дня. Я так привык к бесконечному потоку информации в той моей жизни, что меня уже просто разрывает от невозможности посмотреть новости, послушать в любой момент музыку или пообщаться с интересным мне человеком. Последний раз радость товарищеского общения я смог себе позволить в Петкуне. Там как раз остановился ехавший в Бранденбургский университет родственник хозяев – Фридрих Вильгельм фон дер Остен. Он был на восемь лет меня старше и уже успел поучиться в Кенигсберге, а теперь постигал философию во Франкфурте-на-Одере. Мы быстро сошлись на почве интереса к наукам. Мне стоило большого труда не перебивать Фридриха, смущая его своими познаниями. Но мои умения, как медика, он оценил. То, что Брюммер ожил после моих процедур, произвело на Фридриха впечатление, и он даже расспросил меня про Университет в Киле. Я интересовался Кенигсбергским университетом. Остен горел тягой к знаниям, а я разделял его устремления. Мы расстались почти друзьями, во всяком случае, я обещал написать ему во Франкфурт, «как только окажусь в Киле». Думаю, из Петербурга я тоже успею это сделать.

Всегда приятно видеть человека, думающего о прогрессе и о пользе. Да, сейчас верны не странам, а коронам. Но мне же это даже на руку! Жаль, что из-за Брюммера я таких перспективных молодых людей в дороге больше не встретил. Сижу вот в припочтовом кабаке и слышу, что люди думают совсем не о смысле бытия. Впрочем, это я ворчу по-стариковски. Не то время и место. Не до возвышенного тут. Это – дорога.

Вот я, например, о чем мечтаю? Вот прямо сейчас? Отнюдь не о славе, не о величии, не о России и вообще ни о чем. Я мечтаю просто доехать в конце концов. Собравшиеся здесь тоже пока всеми мыслями и стремлениями в своей дороге – ехать, устроиться на ночь, перекусить, выпить пару кружек местного пива. Даже на местных доступных девиц сил хватает не у всех и не всегда.

Просто дорога. Просто почтовая станция. Просто таверна. Просто…

Жизнь наша проста и неприхотлива. Так похожа на дорогу.

День за днем.

Книги здесь тяжелы, но есть брошюрки и печатные листки, которые вместо привычных мне журналов и газет. Ну, хоть что-то.

Газет в Священной Римской империи сейчас немало, и они пока вещают свободно, но при этом привычных мне по XXI веку политических скандалов я в них не заметил. Журналисты критикуют власть, но всегда осторожны с «оскорблением величеств». Даже чужих. Можно сказать, что соседний государь дурак, а вдруг свой обидится? Может же и голову снести. За что? Найдет! Как там в булгаковском «Иване Васильевиче»? «Не позволю про царя такие песни петь! Распустились тут без меня!» Так и здесь примерно.

Стою у почтовой стойки, перебираю выложенные издания. Я здесь не в Голштинии – на дом мне газеты не приносят. Но на каждой почтовой станции есть такой вот «журнальный киоск». Немецкие газеты наполняли местечковые новости, запоздалые вести с идущей в Силезии и Богемии войны. Полюбившейся мне лейпцигской «Neue Zeitung von gelehrten Sachen» («Новой газеты о научных предметах») в раскладе нет. Зато нашлась невесть каким ветром занесенная «The Scots Magazine» от 4 января. И меня заинтересовала эта газета. Шотландцы писали о России!

Краткое изложение государственных дел в начале 1742 года у островитян выглядело так:

«Итальянский автор, рассуждая о причинах революций в королевствах, причисляет к ним также отклонения