В соседнем доме добрые датские дворники (или кто здесь заведует крышами) оставили люк незапертым. Ну, им же и лучше, не придётся после меня ремонтировать. Сбежав по ступеням в самый низ, я нырнул под удачно расположенные балконы второго этажа. Под этим прикрытием добрался до угла дома. Оттуда было всего несколько быстрых шагов до арки дома следующего. Даже если полуодетый Гордиевский и вылез на крышу, вряд ли у него была возможность меня засечь.

Дальше я пошагал дворами в нужном направлении, успокаивая на ходу дыхание и сердцебиение. Мне было нужно к условленному месту, где ждал Йенс на своём чёрном автомобиле такси.

Вот это нелепо получилось, думал я, шагая по холодному бесснежному городу, а потом глядя на его улицы из пассажирского автомобильного окна. А если бы Гордиевский успел выскочить из своей комнаты для любовных утех, и мы столкнулись с ним нос к носу? Что тогда? Как было бы мне правильно себя повести?

Можно было повернуть дело так, как будто я следил за ним по поручению вышестоящего московского начальства. И вот, разоблачил его аморальное поведение. Так, стоп, а что, если и правда?.. Стукнуть на него в Центр? За такие вещи его, по идее, должны будут отозвать, понизить в должности и сослать куда-нибудь на периферию. Укрепит собой национальные кадры в какой-то из республик большой страны СССР. И там, даже если и умудрится восстановить контакт с англичанами, он уже сильно не навредит.

Но нет, едва ли всё так просто. Возможно, и даже скорее всего, такой Гордиевский у врага не один. В Москве, где-то в высших эшелонах КГБ, завёлась «крыса» посерьёзнее. А может, их там даже и несколько. Сама последующая история Гордиевского, когда он, пребывая под надзором КГБ, умудрился в 1985 году бежать из страны, об этом свидетельствует. Потому что нельзя уйти из-под надзора КГБ, если тебе не помогает кто-то в самом КГБ. Да и вся дальнейшая история страны СССР, если так подумать… Но на абстрактные мысли я решил не отвлекаться и вернулся к делам практическим.

Подумалось, что можно было разыграть там, в квартире, сцену. Как будто я, то есть майор Смирнов, трагически влюблён в эту женщину, с которой Гордиевский сношается в обеденные перерывы. Вот она бы, конечно, обалдела. И Гордиевского это без шуток напугало бы. А что, в жизни всякое случается — при похожих обстоятельствах, говорят, был в своё время застрелен Киров. Это объяснило бы причину моего там появления, но дальше… Дальше мысль не шла. Хотя саму идею стоило обдумать: ревнивый взбешённый майор, готовый убить голыми руками, в этом что-то было и могло пригодиться. Надо узнать, как хоть эту подругу зовут.

А вот если бы не случилось возможности перебраться на другую крышу. Или замок на чердаке оказался покрепче. Что тогда? Тогда пришлось бы выбивать чьи-то двери, вламываться в квартиры и уходить по балконам. Я представил себе этот увлекательный и живописный процесс. А потом не особенно и удивился, когда в памяти майора Смирнова отыскалось воспоминание о чём-то подобном.

Когда начинается стрельба и беготня по крышам, это значит, что кончилась разведка. Эту фразу я помнил. Сказал так Берия Лаврентий Палыч. Человек неоднозначный, но в этих делах он, пожалуй, разбирался. Стрельбы у меня пока не случилось, а вот по крышам довелось поскакать уже два раза. Но ничего не заканчивалось, всё только начиналось. Так я, по крайней мере, надеялся.

И тут другое, не до конца додуманное размышление вернулось — и отодвинуло все остальные.

Сейчас 1977 год. Здесь, в Дании, в разведке завёлся предатель. Что с ним делать, в общем-то понятно. Пока непонятно — как, но это ничего, это придумается. Но что дальше? Не попробовать ли мне отследить те ниточки, что потянутся, возможно, от Гордиевского наверх? И выявить других, больших предателей. Которые сейчас ещё не в силе, только осваиваются, карабкаются повыше, пробираются к рычагам. Готовятся. Они ударят позже, в тяжёлый для страны момент. И внесут свой вклад в наступающий хаос и последующий развал.

Мне нужно их остановить. Хотя бы попытаться. Должность майора КГБ, пусть и пребывающего за рубежом, не самая плохая для этого стартовая позиция. И отсюда можно что-то сделать.

От этих мыслей по спине пробежал холодок. Как гора из тумана, проступила передо мной масштабность задачи. И от неожиданности этого грандиозного видения захватывало дух.

Мне предстояло ни много ни мало — изменить историю.

Или хотя бы попытаться.

В посольство я успел ещё до окончания обеденного перерыва. Какое-то время посидел в кабинете в одиночестве, скоро подтянулись Вася с Журавлёвым. Потом пришли и двое недостающих соседей по помещению.

Когда в приоткрытую дверь заглянула шатенистая голова и Гордиевский быстро и подозрительно всех оглядел, я поднял на него скучающий взгляд. Сижу, мол, никого не трогаю и по крышам не бегаю, починяю примус, то есть пишу отчёт по оперативной работе с источниками информации. Противник меня не идентифицировал, это было понятно.

Потом я и вправду принялся писать отчёты. Почерк мой поначалу не вполне походил на смирновский, над этим пришлось изрядно поработать. Также для того, чтобы писать всё специальным принятым в ведомстве языком, я подробно проштудировал несколько прошлых документов. Дальше дело пошло нормально. Что именно нужно писать, извлекалось из майорской памяти без труда: как оно работает, разобраться я уже худо-бедно успел.

Домой ехал, когда уже стемнело. Не то чтобы засиделся на работе, просто в ноябре в Дании темнеет рановато.

Свой фиат майор оставлял на площадке перед домом. На охраняемую стоянку, до которой было десять минут хода, топать не ленился — просто хотел, чтобы верная итальянская конячка была поближе, под рукой. Я стал делать так же. Я вообще старался в привычках и поведении майора Смирнова ничего не менять. И всё равно иногда ловил на себе удивлённые взгляды. А может, это мне просто казалось, что я их ловлю. Но тут было не проверить.

Человек, от которого пахло сухой жжёной листвой, подошёл ко мне сзади у самой двери