– Знаю, так говорил Черчилль.

– Может, и Черчилль. Но Папа говорит, что не будет этого назначения, наше дело действительно затормозится. Там просто есть конкурент – тихий хозяйственник, не рисковый. С ним всё будет проще, тише и спокойнее.

А этот пробивает не только финансирование – он делает из этого политическое направление.

– Ну не кидать же в него бомбу, как в царского сановника.

– Бомбу… Я бы кинул в него бомбу. – Бажанов усмехнулся невесело. – Но я не докину, у меня ведь рука после Сталинграда плохо гнётся.

Наконец, ещё через несколько дней, он собрал их и сказал:

– Надо убрать этого человека.

Бажанов сказал это просто, точно так же, как сказал когда-то о том, что надо завалить защиту человека, метившего на место начальника института. Тогда они и сделали это – ювелирно и точно.

Защита провалилась с треском, все и так знали, что диссертация написана другими людьми, но Фролов нагнал в зал весёлых остроумцев с допуском к секретной теме, что закидали диссертанта неприятными вопросами, а Гринблат обнаружил подтасовки в расчётах. Но самое главное, Бажанов обеспечил этим людям попадание на сам спектакль.

Ретивого карьериста через месяц тихо убрали из их конторы, и Папа стал директором, а они – его великовозрастными сыновьями.

– Дело решено. Его уберут.

– Как?

– Физически. Это решено на самом верху. Не надо больше ничего спрашивать.

– Он наш, советский человек, – сказал Гринблат.

– Ты же сам этого хотел.

– Тебе что важнее – будущее страны или он? На фронте…

Фролов положил Бажанову руку на плечо:

– Не надо.

Да и сам Бажанов не хотел продолжать.

Фролов думал, что они будут долго обсуждать эту жертву, но, как ни странно, все отнеслись к этой идее спокойно. Он даже испугался – что это? Откуда в нём эта жестокость? Ладно Бажанов, в нём до сих пор жил недовоевавший командир батареи, ладно он, Фролов, тоже посылавший людей на смерть, – и они зачастую были посимпатичнее этого золотозубого нефтяника. Фролов однажды накрыл огнём своих корректировщиков – никакого «вызываю огонь на себя» там не было. Всё было буднично и просто, – этого требовала логика боя, да, может, они и были к этому моменту мертвы… Но откуда такое спокойствие в Гринблате? Впрочем, тому наверняка хочется победы, недополученной на войне. Он будет казниться потом, но это – потом.

Они приехали на электричке – ни дать ни взять двое работяг с каким-то измерительным инструментом.

У Бажанова в руках была гигантская бело-красная линейка, размеченная штрихами.

А у его напарника на плече – длинный брезентовый мешок.

Их было двое – Бажанов и приданный ему снайпер. Или, может, Бажанов был придан снайперу – им оказался невысокий парень с плоским монгольским лицом: глядя на это лицо, невозможно было понять, сколько ему лет. Может, тридцать, а может, и все пятьдесят.

Когда они подошли к опушке леса, снайпер стал выбирать позицию.

Дорога тут была видна как на ладони: она изгибалась, делая крутой поворот, и уходила в лес, как раз к дачам министерства.

Снайпер расчехлил винтовку, и Бажанов подивился её необычной форме. На фронте он видел снайперов с простыми трёхлинейками, снабжёнными оптическими прицелами, а тут было что-то специальное.

– Новая разработка? – с уважением спросил Бажанов, но монгол ничего не ответил.

До дороги было метров восемьсот, и Бажанов даже обиделся за новую снайперскую винтовку – на войне он видел, что снайперы тогда били за полтора километра, но не ему тут было решать. Монгол вытащил большой бинокль и дал Бажанову.

– Я работаю по вашей команде – как опознаете машину.

Вечер догорал, как костёр.

Они пропустили грузовик с песком, который, видно, прикупил один из сноровистых дачников – явно в обход строгих порядков. Оттого шофёр гнал на дачи в неурочное время. Потом дорога надолго опустела.

Бажанова тянуло завязать разговор, да только понятно было, что никакого разговора не будет.

Грузовик проехал обратно.

Наконец из-за поворота показалась белая «Волга», её Бажанов узнал бы из тысячи, да много ли тут «Волг» с таким бело-серебристым отливом.

Белые цифры номера, который он выучил наизусть, были чётко видны в сильную оптику. И мужчина за рулём был тоже узнаваем – точь-в-точь как на унылом фото из личного дела.

– Начали, – выдохнул он.

Хлопнул выстрел.

Машину повело по дороге, она вильнула и ушла под откос, где несколько раз перевернулась. Белое тело «Волги» билось на камнях, как пойманная рыба на гальке. Монгол был действительно ювелиром: он пробил колесо, и всё выглядело как заурядная авария.

– Будем проверять?

Монгол ответил всё так же, без выражения:

– Не надо проверять. Всё нормально.

Папа не пришёл к ним в лабораторию, а вызвал их в беседку.

Погода была отвратительной.

Фролов сразу понял, что случилась беда и они услышат то, что не должны услышать уши стен – ни в их комнате, ни в кабинете самого Папы.

Лицо начальника было белым.

Они никогда не видели его таким.

Оказалось, что жена нефтяника взяла его машину и поехала на дачу с любовником – таким же, как её муж, крепким и обветренным человеком. То же, только в профиль, – как говорится, зачем с таким изменять, спрашивается.

Теперь любовники лежали рядом в районном морге, и их обгоревшие головы скалились в облупленный потолок: её белыми, а его – золотыми зубами.

– Что с нами будет? – спросил печальный Гринблат.

– Да что с вами будет? Ничего с вами не будет. Только дело вы загубили. Нефтяник ваш после похорон выезжает в Западную Сибирь. Всего себя отдам работе и всё такое. Дело, понимаете…

– Но расчётное…

– Да плевать там хотели на ваши расчёты и что не вы совершили ошибку. Этих-то кто вспомнит, дело житейское. Тут нужно было изящнее, вас за тонкость ценили.

Папа хотел сказать «нас», но гордость ему не позволила. Фролов понял, что Папа сделал какую-то большую ставку и ставка эта была бита.

– Там, – он сделал жест наверх, – не любят позора. Глупостей смешных там не любят… Ничего с вами не будет, но мы выбрали кредит доверия.

В том, что вы не болтливы, я уверен, я-то вас давно знаю. Да только теперь никто к вам не прислушается.

Видно было, что Папа снова хотел сказать «к нам», но эти слова ему были поперёк горла.

– И что теперь? Разгонят нас?

– Да зачем вас разгонять, играйтесь в свои кубики. Эх, чижика съели!

Папа посмотрел на стену, на которой замерли магнитики, да что там – замерло экономическое развитие страны.

– Я теперь не смогу им… Я уже ничего не могу им сказать про ваши дурацкие идеи. И про нефть.

Фролов слушал всё это, чувствуя, как его понемногу отпускает.

Он смотрел на стену с некоторым облегчением: пусть всё будет как будет.

Страна получит нефть и газ, у нас через двадцать лет будет и нефть, и коммунизм.

Мы его купим. Или получим как-нибудь ещё – не важно, каким способом.

(з/к Васильев и Петров з/к)

И мысленно обращали слова глубокой признательности в адрес тех, чей светлый разум и благородный труд создали, построили, смонтировали и отладили космодром, всю гамму приборов и аппаратов, всю сложную систему агрегатов, что в состоянии оказалась вынести человека за пределы Земли, а потом невредимым доставить его в условленное место.

Творцам «Востока» – слава // Известия. 15.04.1961

Ветер дул, солнца не было.

Кругом был холодный степной юг.

Они ползли по ледяной пустыне, как мыши под снегом, – медленно и невидимо человеческому глазу.

Только снега здесь почти не было – ветер отшлифовал пустыню, укоротил ветки дереву карагач и примял саксаул. Недоброе тут место, будто из страшной сказки. Летом – за тридцать градусов жары, а зимой – за тридцать мороза. Растёт здесь повсеместно верблюжья колючка, которая только верблюду и в радость, зато весной тюльпаны кроют землю красным советским знаменем.

Так что, может, и нет этого мира вовсе, нет никакого посёлка Тюра-Там, от которого движутся два зека уже километров сорок. Ничего вовсе нет, а придумал всю эту местность специальный особист за тайной картой. Сидел особист в кругу зелёной лампы и сыпал на карту