Лев затянул контргайки, аппарат был собран. Он представлял собой громоздкую, но продуманную конструкцию, охватывающую ногу бойца. Кость была зафиксирована в анатомически правильном положении.

Юдин отошел от стола, протер руки. Его лицо было усталым, но удовлетворенным. Он посмотрел на Льва.

— Ну вот, Борисов. Твой «велосипед» собрали. — Он подошел к еще не отошевшему от наркоза бойцу, потрогал пальцем стальное кольцо. — Теперь посмотрим, поедет ли он. Если все пойдет так, как ты обещал, через месяц этот парень встанет на костыли. А через три… пойдет сам. Без палки и без хромоты.

Это был не вопрос. Это была констатация. Верил ли Юдин до конца? Не полностью. Но он видел результат, кость была зафиксирована так, как не позволял ни один известный ему метод.

Лев смотрел на свое детище. На аппарат, который в другой истории назвали бы аппаратом Илизарова. Здесь он был аппаратом Борисова-Юдина. Первая ласточка. Исторический момент для советской, да и мировой травматологии.

— За мной последнее слово, Сергей Сергеевич, — тихо сказал Лев. — Теперь лечить. Препараты и время сделают свое. Мы им лишь поможем.

* * *

Середина сентября принесла с собой первые заморозки. По утрам на крышах «Ковчега» лежал иней, а Волга подернулась легкой дымкой. Воздух стал острым, колким.

Лев и Катя снова стояли на крыше, на их привычном месте. Внизу горели окна, но теперь их свет казался не тревожным, а деловым, уверенным. «Ковчег» работал как часы. Дорогой ценой, с скрипом, но работал.

— Подводим итоги? — спросила Катя, кутаясь в платок. Ее дыхание вырывалось белым паром.

— Итоги, — кивнул Лев. — Аппарат на испытаниях. Порошок и мазь — в опытном производстве. Гидрокортизон спас первую жизнь. Фенитоин — вторую. Курсанты уже работают самостоятельно в сортировке. — Он помолчал. — Но главное не это.

— А что? — Катя посмотрела на него.

— Мы создали систему, Кать. Не просто набор лабораторий и палат. А систему, которая воспроизводит сама себя. Она учит новых специалистов, она налаживает логистику из ничего, она внедряет стандарты, которые работают. Это и есть главный наш «Ковчег». Не стены, а люди и процессы.

Она взяла его под руку.

— Я сегодня получила письмо от Марии, из Свердловска. Она пишет, что по нашим методичкам организовала там курсы для медсестер. У них уже второй выпуск. Наша система… она уже здесь не помещается.

Лев смотрел на огни города. Он думал о туннеле под Ленинградом, о детях и ученых, которых вывозили по нему, о Лёшке.

— Он жив, — тихо сказал он. — И наша система уже там, на передовой. Она меняет ход войны, не громкими победами, а тихими, невидимыми вещами. Тем, что какой-то военфельдшер, прочитав наш «Боевой листок», правильно наложит жгут своему солдату, и этот солдат выживет.

Он обнял Катю за плечи. Они стояли так, два командира на своем участке фронта, глядя на их общее дело — «Ковчег», плывущий в осенней ночи. Его личный фронт был здесь. Но его влияние, его система, его спасенные жизни — они уже были повсюду. От куйбышевских госпиталей до окопов под Белостоком.

Война продолжалась. Но они больше не оборонялись, они наступали. Наступали скальпелем, пробиркой и организационной волей. И понемногу отвоевывали у смерти ее территорию.

Глава 7

Сердце и сталь

Операционная № 2 пахла кровью и жженой плотью. Воздух был густым, влажным от дыхания хирургов и испарений с электрокоагуляторов. На столе молодой лейтенант-танкист. Осколок зенитного снаряда прошил грудную клетку, порвал легкое и застрял где-то у корня, его лишь чудом смогли доставить в Ковчег еще живым, военврачи в полевом госпитале отработали на славу. Из дренажной трубки с шипением выходил розоватый воздух.

— Заливает, — сквозь маску, хрипло констатировал Бакулев, его пальцы, все в крови, пытались зажать очередной кровоточащий сосуд. — Левое как решето, видимость нулевая.

Лев работал ассистентом, подавая инструменты и оттягивая края раны. Он чувствовал, как его собственная спина была мокрая от пота, а под маской не хватало воздуха. Они боролись уже третий час, каждый раз, когда Бакулев находил и перевязывал сосуд, из другой дыры сочилась новая струйка. Они буквально тонули в крови.

— Аспирируй! — крикнул Бакулев сестре, которая с белым от напряжения лицом пыталась управлять большим стеклянным аспиратором Потена. Хриплый булькающий звук был слабым утешением, аппарат не справлялся.

— Сергей Сергеевич, — голос Льва прозвучал неестественно спокойно в этом аду. — Нужно резать вслепую, иначе зальет.

Юдин, стоявший у изголовья и контролировавший наркоз, молча кивнул. Его глаза над маской были двумя кусками льда.

— Режь, Александр Николаевич, — его бас не повышался, но резал гул в операционной. — На ощупь, ищи осколок. А остальное потом.

Бакулев, стиснув зубы, сунул руку в грудную полость. Лицо его стало маской сосредоточения. Лев, подавая ему длинный зажим, поймал себя на мысли, что смотрит на это не как хирург 1941 года, а как Иван Горьков, для которого отсутствие нормального отсоса в операционной — нонсенс, преступление. В его памяти всплыли картинки из старых учебников: простейшие вакуумные системы из банок и трубок, электрический насос.

Операция длилась еще час. Осколок нашли, легкое частично ушили. Боец был жив, но едва. Его перевели в ОРИТ на искусственную вентиляцию с помощью ручного меха «Волна-1». Лев, скидывая пропитанные потом и кровью халат, чувствовал не победу, а унизительную, злую усталость. Они выиграли бой, но проигрывали войну с технологиями.

Он не пошел в кабинет, а прошел прямиком в инженерный цех. Пахло озоном, металлом и машинным маслом. Николай Андреевич Крутов, с закатанными по локоть рукавами и в защитных очках на лбу, паял какую-то схему.

— Николай Андреевич, — начал Лев, без предисловий. — Нужно отсасывание для операция, постоянное и мощное. Как насосом откачивают жидкость, мне нужно такое же оборудование.

Крутов опустил паяльник, снял очки. Его умные, уставшие глаза изучали Льва.

— Хм, а что, есть идея… Вакуумный насос, — сказал он через секунду. — От рентген-аппарата «Б-2». Берем две стерильные банки, соединяем трубками — одна для сбора жидкости, вторая — защитная. — Он набросал схему на обрывке бумаги. Именно ту, что уже вертелась в голове у Льва. — Но, Лев Борисович, рентгенологи взбунтуются. Аппаратов и так в обрез, очередь на снимки порой на сутки.

— Пусть бунтуют, мое решение, — голос Льва был плоским, без эмоций. — Это лучше, чем утопить пациента на операционном столе. Снимите насосы с двух резервных аппаратов, сегодня же. Я напишу приказ и скажу Сашке выбить еще несколько аппаратов.

Крутов кивнул, его лицо выражало не согласие, а понимание суровой необходимости. Жестокой арифметики войны, где один спасенный на столе сегодня, важнее двадцати